Звезда и волк (СИ)

Нет, Имлерит не обманывал себя, он осознавал, что это был именно простой интерес, а не что-либо иное, но сейчас сказать себе «хватит» было просто невозможно, независимо от того, будет кому-то из них больно или нет.

— Давно, — прохрипел он, непроизвольно выгнув шею, и медленно опустил руки чуть ниже её талии. — Очень давно.

Слишком давно, чтобы позволять себе терпеть или пускать происходящее на самотек. Сейчас, когда его рассудок отказывался следовать зову здравого смысла, когда на время забылась важность и опасность раны на её плече, он должен был действовать.

Ему не положено было показывать свой характер, он не должен был противиться воле вышестоящего чина, он готов был следовать этому негласному правилу даже в постели, но только после того, как сможет что-либо почувствовать. Только после того, как крепче стиснет её в своих объятиях; только после того, как ещё раз агрессивно её поцелует, не позволяя кусать себя и блокируя любые движения её языка своим; только после того, как жесткой рукой коснётся её мягкой, упругой кожи под просторной белесой хламидой, вынуждая пропустить первый неровный выдох. Только теперь он сможет попытаться следовать за её свистящим шёпотом, отдающим приказы.

Ему отчаянно хотелось звать её по имени каждый раз, когда она ухмылялась или прикусывала губу; каждый раз, когда она позволяла коснуться губами её шеи или, отбрасывая в сторону лязгающие цепи, болезненно проводила острыми ногтями по его груди, но он мог позволить себе только безличное «миледи», проклиная законы мироздания и невозможность произносить имя столпа, стоявшего на ступени выше, чем его собственная. Он не мог даже помыслить о её настоящем имени, припоминая все остальные, складывая их у себя в голове, когда сквозь пелену своих ощущений разобрал привкус собственного времени.

«Почему не её? — пробившийся сквозь счастливое и томительное желание, рассудок задал своему хозяину вполне резонный вопрос. — Если на моих губах её время, почему я чувствую своё?»

***

Имлерит очнулся так же внезапно, как и погрузился в небытие. Он всё ещё находился в лазарете, его Леди всё ещё была рядом, но пожиратель времени не имел ни малейшего представления о том, сколько провёл без сознания. Да и думать об этом было тяжело.

Он дышал сбито и шумно, пытаясь сосредоточиться на реальности и отгоняя остатки странного и постыдного сна, всё ещё маячившего перед глазами.

Уже третий раз за последние несколько месяцев он сталкивался с подобными видениями, не в силах избавиться от них в те моменты, когда сознание не подвергалось контролю. Его желания были неверными, чувства были неправильными, он уже давно, очень давно должен был это понять, но подсознание считало иначе.

Подсознание считало иначе и кормило его видениями, в которых ему не нужно было признаваться сестре в любви снова, в которых она сама оказывалась им увлечённой, в которых она не была связана иными отношениями, предрассудками и долгом; в которых она наконец-то вспоминала его. И каждый раз он вновь и вновь находил себя в реальности, понимая, что его единственный шанс быть рядом с ней — ждать и не напоминать ей о своих тысячелетних чувствах.

========== Чистилище ==========

Мрачно. Холодно. Скользко. Над каждым из гротескных серых зданий виднелся дым. На каждой плитке мостовой виднелась кровь. Бардовая, липкая, противная. Сирона никогда не хотела быть здесь. Здесь всё было ненормальным — от зданий, невероятно высоких и серых, до черного неба. Ей нужно было уйти, нужно было убежать, нужно было оказаться как можно дальше от этого места. От огромных часов, косо висевших на одном из домов и противно тикающих, от окровавленных аллей и огромных, намного больше неё самой, вбитых прямо в землю гвоздей. Это место было неправильным. Сумасшедшим. Мертвым.

Она бежала вперед, старалась бежать. Ей нужно было бежать. Но, поскальзываясь на скользкой и влажной от крови земле, на залитых ею плитах, Сирона падала снова и снова. Падала, пачкалась в этой крови и не могла подняться. Её всегда тянуло назад, всегда тянуло вниз. Крови становилось больше, она подступала ближе, казалась живой. Сирона подскакивала и в ужасе прикладывала ладони к лицу, но не могла издать ни звука. Отступая назад, натыкалась на куда более страшные вещи — органы, человеческие или не совсем, кости и хрящи.

— Голову с плеч, — голос слева, поразительно знакомый — её собственный, куда более грубый и суровый. Истеричный, злобный и холодный.