Звезда и волк (СИ)

Он знал, что если сейчас же не свернёт шею этому самовлюбленному петуху, никогда не успокоится. Его ярость не плескалась через край, ещё не приобрела статус «кровавой» и позволяла ему мыслить хоть в какой-то мере здраво. Если он покончит с Дариэлем, его сестра будет страдать, но она и так страдает уже сейчас — дальше двигаться было уже некуда. Она не могла позволить себе умереть, а он не мог позволить ему жить. Когда он покончит с ним, её страданиям придёт конец, ей придётся смириться с жизнью без этого человека, она сможет найти что-то другое для себя. Она сможет вновь найти его. Он ведь всегда, с самого начала был рядом. Всегда.

Были ли это его мысли, Имлерит не понимал. Когда он впадал в ярость, он не понимал почти ничего. Единственное, чего ему хотелось в таком состоянии — убивать, а потом, окровавленному, возвращаться к своей леди и говорить ей о том, насколько сияющие у неё глаза. Он делал так всегда, только теперь её глаза не сияли, и ждала она вовсе не его. Её создатель времени наверняка никогда не возвращался к ней в таком виде, никогда не разрывал никого на части только за то, что они посмели обидеть её.

Громко, почти оглушительно зарычав, словно дикий зверь, пожиратель времени ударил кулаком ближайшую стену. Красная поверхность покрылась трещинами, а в том месте, куда ударил его кулак, осталась здоровая вмятина, которая ещё долго будет напоминать создателям времени о себе. Он думал об одной сплошной ране на месте изящной спины своей сестры, думал о её дрожащих руках и надломленном голосе, думал о её потухшем взгляде и треморе во всём теле, от которого она не могла избавиться. Он думал о том, как сильно она пострадала из-за простой обиды своего мужа и хищно скалил зубы, не обращая никакого внимания на время, сочащееся из мелких царапин на его левом кулаке.

— Ты, — яростно прошептал Лорд Заточения, так удачно наткнувшись на Дариэля в одном из коридоров Капитолия, и вновь сжал кулаки. — ТЫ!

В целом, он не отдавал себе отчета в том, что творит. Ему ничего не стоило просто сложить этого человека пополам или отправить в самый дальний, самый страшный уголок Пустоты, но ему хотелось чувствовать его кровь на своих руках, хотелось слышать звук его ломающихся костей и разрывающейся плоти. Имлерит хотел разорвать его на части больше, чем кого-либо другого и жажда крови застилала ему глаза.

Первые несколько ударов пришлись на стену, к которой пожиратель времени буквально прижал своего оппонента, сверкая своими красными глазами. Он заставил его вжаться в резную панель, но ещё ни разу не попал по этому человеку. Пока что.

— Ты… — голос Имлерита хрипел и срывался, его руки, впиваясь в стену, дрожали, но он не позволял создателю времени сдвинуться с места. — Ублюдок, недостойный даже самого мелкого шрама на её спине.

Что раздражало его больше всего — это не то, что он украл женщину, которую Имлерит любил больше всего, которую он обещал оберегать; а то, что он смел, украв её, не позволять никому другому, даже ей самой, получить шанс на счастье. Несправедливо, до жути несправедливо, а любую несправедливость Лорд Заточения пытался устранить.

Следующий удар проломил стену почти насквозь — каменные осколки посыпались в сторону, задевая и Имлерита, и Дариэля, а руки пожирателя времени покрылись временем — оно пачкало стену, стекало вниз и бесило Имлерита ещё сильнее. Бесило, раздражало, выводило из себя. Он всё ещё хотел разорвать его на части, но сначала, сначала он должен был услышать его покаяние — такое же, какое устраивала каждый день его сестра только оттого, что сделала что-то, что показалось этому создателю времени не таким.

— Ты должен подыхать от боли, а не она, — пожиратель времени не кричал и даже не повышал голоса — он угрожающе хрипел, почти рычал, ухватив Дариэля за воротник и без каких-либо усилий приподняв над полом, ударом прижав к стене ещё ближе. — Ты. И ты заплатишь за каждый из той сотни ударов, которые миледи получила из-за тебя.

— Она получила всё это из-за своей глупости. И не тебе это решать. Поэтому закрой свой рот и не раскрывай пока не получишь на это прямой приказ, — Дариэль цедил сквозь зубы, сохраняя напускное спокойствие на и без того каменном лице, — никому не нужны твои комментарии.

Имлерит не хотел с головой погружаться в состояние кровавой ярости, не хотел, чтобы здравомыслие перебивалось вкусом чужой крови и времени, он пытался хоть в какой-то мере сохранить свой рассудок здравым, чтобы не навредить сестре ещё больше. Но куда больше? До смерти напуганная, сломленная и избитая до бессознательного состояния, повредившаяся рассудком, она уже была в худшем состоянии, какое только можно было представить.