Звезда и волк (СИ)

— Прекрати, — шепотом попросила Сирона, попытавшись снова взяться за оружие, но выронив его из ослабевших рук. Повреждения позвоночника, недостаток времени — всё это не позволяло ей даже двигаться правильно, не то что хвататься за тяжелые войдшифтеры. — Не трогай.

И он прекратил: Имлерит наклонился, чтобы аккуратно взять её на руки и, удерживая её только одной рукой, подхватил заодно и свой клеймор, не удостоив оставшегося у стены создателя времени какого-либо внимания. Сирона ещё следила за ним, когда они шли по коридору, но только отчасти — она считала, что ей и смотреть нельзя, но была рада, что смогла избавить его от боли. Завтра ему будет гораздо легче, обязательно будет легче, а она накажет себя ещё раз за то, что случилось по её вине.

Она думала, что накажет, но на следующее утро у Сироны не было ни сил, ни возможности подняться с постели. Она пряталась под одеялом, боясь даже нос показать оттуда и постоянно стонала от боли, свернувшись калачиком и путаясь в своих волосах. Работа требовала от неё невозможного, голова гудела, а спина разрывалась от боли. Ей больно было лежать, больно было дышать, больно было двигаться и даже думать. И было страшно. Что она будет делать теперь? Что она будет делать одна? Что она будет делать с осознанием никчемности, неверности своего существования?

Сироне было страшно и она не хотела покидать постели. Она пропустила утреннее собрание, вынудив Имлерита выступать за неё, и провела несколько часов, глядя на потолок. Она была виновата. Виновата в том, что когда-то оказалась не в то время и не в том месте, позволив себе стать частью длинной цепочки событий, которая привела к этому. И в том, что родилась такой. Никто, кроме брата, не принимал её такой, какой она была на самом деле. Никто никогда не принимал и никогда не примет. Никогда. И от этого становилось только страшнее.

========== Предатель ==========

Атмосфера в Капитолии была замечательной. На фоне недовольного происходящим Сареона, его свиты, пытающейся так или иначе избавиться от каждого из пожирателей времени, болезнь Синдрит была одной из самых прекрасных картин, какие ему приходилось видеть. Он слышал и чувствовал каждую из её мыслей, каждое из её болезненных ощущений и её желание спрятаться за широкой спиной брата и никогда больше оттуда не показываться. Она, конечно, нужна была ему вовсе не такой немощной, но разве нельзя пожертвовать коротким периодом времени перед её становлением? Эйдирен считал, что можно.

Его сын тоже показывал себя с лучшей стороны. С самого детства подверженный приступам ярости, он становился просто сумасшедшим, когда дело касалось не только несправедливости, но и его сестры. Рвал и метал, пытался уничтожить всех, кто посмел сделать ей больно и не замечал того, что всё это — и её боль, и беспросветная глупость Дариэля, которого он так искренне ненавидел, — часть плана его любимого отца. Имлерит всегда был импульсивен, а сейчас — как никогда.

Лорд Безумия лениво потянулся, откинувшись на спинку своего кресла и забросив ноги на небольшой пуфик. Как легко было управлять людьми, живущими эмоциями. Даже создатели времени из Совета, читающиеся как открытая книга из-за своих непомерных амбиций, могли оказать ему какое-то сопротивление; а вот эти, опирающиеся на любовь и боль, на яркие эмоции и ощущения — эти не могли. Он мог крутить ими как угодно, приводить в действие в любой нужный момент и подводить к воплощению его собственного плана. Дариэль, например, очень ему мешал, и он попросту заставил того ненавидеть свою жену за самую бессмысленную провинность, какую только можно было придумать. Он сделал ей больно и отказался оставаться рядом, а она, ведомая эмоциями и нездоровой к нему любовью, сама вывела себя из строя. А ведь он даже не прикасался к её рассудку! Этой её любовью, построенной на квантовой запутанности и простой ошибке, было очень легко пользоваться. Синдрит была глубоко влюблена в своего брата, только забыла об этом, покинув Пустоту, и по счастливой случайности проецировала свою любовь на глупого создателя времени. А кем он был, чтобы напоминать ей об этом?

С Имлеритом было ещё проще — на него не нужно было даже давить, достаточно было просто заставить его оказаться рядом с сестрой в самый тяжелый для неё момент. Он сам, помешанный на своей к ней любви, возненавидел и попытался убить Дариэля за то, что тот смел вредить ей таким подлым и варварским способом; за то, что не ценил её самоотверженную любовь.