Звезда на одну роль

Марголин даже сопел от удовольствия: «Ну и типчик в галерею „Криминальные монстры“, ну и портретик срисовали!»

* * *

— Запись остановишь на словах «не добил». Остальное сотрешь, — сказала Катя на обратном пути в Москву.

— Ладно.

— Я проверю потом, смотри.

— Я сказал — ладно. — Марголин подмигнул ей в зеркальце. Катя быстро строчила что-то в своем блокноте. Ручка прыгала. Чистописание в мчащейся на полной скорости машине — занятие для виртуоза пера. — Ты про него материал делаешь? — осведомился Марголин.

— Да. Только не про него. А про тех, кто его брал. Про наших, в общем. Ну а его перлы тоже вставлю. — Катя захлопнула блокнот.

— Отдашь куда?

— В «Авторалли».

— Вот сукин кот, а? Такой журнал про него писать будет! Его б к стенке надо без суда. — Марголин тяжело вздохнул. — И никаких чтоб апелляций и публикаций.

Катя кивнула, она была абсолютно согласна со своим спутником. Внезапно ей вспомнился вчерашний «удовлетворитель» — Вовочка. Он оказался прав. Выполнить все три «сверхзадачи», названные им в качестве специального женского лекарства, действительно не каждому мужику под силу. А взятые по отдельности, они теряют всю свою привлекательность: кое-что получается фальшиво, кое-что смешно, а кое-что пошло.

«А может, я не настоящая женщина? — подумала Катя. — Наверное, в этом все дело. У меня наверняка никогда не будет четвертого мужа-директора и пятого любовника-анархиста на гремучем мотоцикле. Жаль».

Глава 20 НОЧЬ ОПЕРЫ

9 марта в Большом давали «Волшебную флейту». Верховцев заказал билеты по телефону у знакомого администратора. В театр собрались, как обычно, втроем: он, Данила и Олли. Лели не любила Моцарта.

Статистку в расчет не принимали, на то были причины. По традиции оперу посещали перед каждым собственным спектаклем. Ибо музыка укрепляла дух.

Верховцев нежился в ванне, пропитываясь тонизирующим кожу хвойным экстрактом, и считал: итак, в самый первый раз слушали «Кармен», во второй — неслыханно повезло — в Москву с единственным концертом приехала несравненная Монтсеррат Кабалье, в третий — «Князя Игоря». Верховцев взял «Половецкие пляски» для одной из собственных сцен. В последний раз слушали «Трубадура». Олли тогда отказался идти — он ненавидел Верди. Не не любил, а именно ненавидел.

Странное он все-таки существо: труднообъяснимая ненависть к композитору — это только маленький штрих к его портрету. А забавный он у него получается. Этакий мальчик с пальчик. Танцует скорее хорошо, чем дурно, и в то же время.., не переносит балета. По его собственному признанию, он не видел настоящего сценического балета ни разу в жизни.

— Но как же?.. Ты же восемь лет учился у «Вагановой»? — изумлялся Верховцев. — Ты меня обманываешь — вы же посещали Мариинский в обязательном порядке. Должны были посещать!

— А я всегда закрывал глаза. Спал в театре, ясно? — смеялся Олли. — Правда, правда. Ну что мне там смотреть? Это ведь школа. А всякая чужая школа портит собственный стиль.

— Я ж говорил, что он слабоумный, — вставлял Данила лениво.

— Он прелесть, — вздыхал Верховцев. — Ты ничего не понимаешь: Олли — прелесть.

Он вытянулся, зачерпнул воды и вылил себе на грудь. Закрыл глаза и медленно и плавно поплыл куда-то по сверкающей радуге-реке, и ладья его была из чистого золота, а в черных парусах свистел горячий ветер. И вдруг с лазурных небес нирваны закапал ледяной дождь. Верховцев встрепенулся, выплеснув через край полванны. Лели, склонившаяся над ним, звонко рассмеялась.

— Я думала, что ты задремал. Решила спрыснуть тебя водичкой похолоднее. Мальчики уже час как вертятся перед зеркалом.

— Я сейчас иду.

Она уселась в белое плетеное кресло, стоявшее рядом с ванной.

— Какой необычный фриз. Что-то греческое, да? — Она разглядывала орнамент плитки, облицовывавшей стены. — В моей ванной совершенно иной узор.

— Это по рисунку Фернана Леже.

— А-а... — Она взяла с мраморной полочки флакон духов и вылила в ванну несколько капель. — Она уснула, Игорь.

— Хорошо. — Он с шумом поднялся из воды. — Подай халат, пожалуйста.

Лели смотрела на него изучающе. Затем протянула руку и коснулась его мокрой груди.

— Какая гладкая кожа. Такая кожа, наверно, была у римских патрициев. Только у этих баловней судьбы.

— Нет, — усмехнулся он. — Не только. Я знавал человека, у которого кожа тоже напоминала атлас.

— И кто он? — Лели вела ладонью по его телу вниз, вниз.

— Ирод Антипа. Она усмехнулась.

— Конечно, кто в этом сомневается? А знаешь что? Наш разговор со стороны напоминает беседу двух сумасшедших. Ирод Антипа! Надо же!

— Ну это не так уж плохо, Лели. Сумасшествие. — Верховцев накрыл своей ладонью ее смуглую руку, становившуюся все более нескромной и любознательной. — У этого парня, помнится, была красавица жена, и она любила его. Очень крепко.

— За его нежную кожу?

— За его нежную душу, Лели. За душу и талант. А звали ее Иродиада.

— Мне это имя никогда не нравилось. — Она отняла свою руку и подала Верховцеву махровый халат. — Ты же знаешь, мне всегда нравилось другое имя.

— Я знаю, Лели. — Он набросил халат на плечи, вышел из ванны. — Значит, девочка спит?