Звезда печального счастья

Она вспомнила скучные и суровые обеды и ужины в доме Головиных, вспомнила те жестокие придирки и одергивания, которым подвергалась в доме родной тетки, и протест этот зрел и зрел в ее душе. У Анастасии Якушкиной увидела она другое — там старались всеми силами спасти мужа Настеньки, бегали и хлопотали, уговаривали родичей и родственников, писали государю и влиятельным лицам. Они не бросили на произвол судьбы Якушкина, как оставили за порогом Головины Фонвизина. И сравнивая эти две семьи, думала она о том, что часто родные хуже чужих людей, что иной раз добрый человек не тот, кто дорог по крови, а тот, кто ближе по духу…

Через два месяца вышел из тюрьмы брат Михаила Александровича — Иван Фонвизин. Он оставался в Петербурге до тех пор, пока ему было возможно, но его отдали под надзор полиции, приказали ехать в свою подмосковную усадьбу, и ему пришлось уехать, даже не узнав ничего о судьбе своего брата…

И опять осталась Наталья Дмитриевна одна, с двумя детьми на руках, в чужом городе. Но теперь у нее была подруга и мать подруги, и все они вместе долгими вечерами думали и делали все возможное, чтобы отстоять двух дорогих людей — Якушкина и Фонвизина.

Значительно позже узнала Наталья Дмитриевна, как стойко выгораживал Фонвизин Якушкина, как не давал против него никаких показаний, как старался затушевать и скрыть его роль в тайном обществе. И опять поразилась она благородству и стойкости мужа, его уму и точной линии защиты, которую он избрал на следствии…

Однако и ум, и решимость Михаила Александровича, и его стремление показать тайное общество как общество, старающееся о государственном благе, не спасли его от жесткого наказания. Все разговоры о конституции, о благе отечества отметали члены Следственной комиссии, их интересовало только одно — выявить покушавшихся на царскую особу, выявить разговоры об этом. Под этот вид показаний подгоняли они все протоколы, ловили обвиняемых на противоречиях, учиняли очные ставки. Добились — на совещаниях тайного общества шли разговоры о цареубийстве — и это решило все дело.

Никто не думал, что даже генералу Фонвизину, герою Отечественной войны, раненому, теоретику и участнику лишь разговоров о благе страны, вынесут такое тяжкое осуждение.

Верховный уголовный суд отнес Фонвизина к государственным преступникам четвертого разряда. Это означало ссылку в каторжные работы на двенадцать лет и последующее поселение в Сибири.

После смертной казни Мировича при Екатерине Второй и Пугачева в России не было смертных казней. Николай Первый отступил от этого правила и распорядился привести смертный приговор в исполнение публично. Он не только распорядился собрать публику для смотрения за казнью, но и сам расписал весь ритуал приведения приговора в исполнение.

«В кронверке занять караул. Войскам быть в три часа. Сначала вывести с конвоем приговоренных к каторге и разжалованных и поставить рядом, против знамен… Сорвать мундир, кресты и переломить шпаги, что потом и бросить в приготовленный костер. Когда приговор исполнится, то вести их тем же порядком в кронверк, тогда взвести присужденных к смерти на вал, при коих быть священнику с крестом. Тогда ударить тот же бой, как для гонения сквозь строй, покуда все не кончится…»

Наталья Дмитриевна и Анастасия Васильевна узнали о приговоре и дне исполнения его накануне. Они приехали к Петропавловской крепости к двум часам ночи, чтобы увидеть всю процедуру, еще раз увидеть любимых людей…

Народу при казни было немного, никто не поднимался до света, чтобы посмотреть на кровавое зрелище. Но родные и близкие осужденных стояли поодаль, замирая сердцем и молясь за осужденных…

Всеподданнейшее донесение Следственной комиссии было одобрено царем 30 мая 1826 года, и в июне уже было напечатано приложением ко всем русским газетам и переведено на французский язык для заграничных газет. Только из этого официального документа узнала Наталья Дмитриевна о мере наказания своему мужу. Здесь прочла она такие строки:

«Генерал-майор Фонвизин умышлял на цареубийство согласием, в 1817 году изъявленным, хотя впоследствии времени изменившимся с отступлением от оного. Участвовал в умысле бунта принятием в тайное общество членов…»

Голова ее затуманилась, в глазах потемнело, и она неловко упала на пол. Но пересилила себя, поднялась с дурнотой в горле и кружением бесчисленных темных мошек в глазах.

— Нет, нет, — хотелось ей кричать, — разве может такой человек, как мой муж, умышлять на цареубийство? Да и знаю я, что это все были разговоры, и никогда он не был согласен с другими членами тайного общества…

Ей хотелось кричать о несправедливости приговора, о жестокости царя, но она подавила свой крик. Что ж, если справедливости нет здесь, на Небе она есть. А у нее есть только долг — долг жены, матери, долг перед небесами. Все, что выпадет на долю Михаила Александровича, будет и ее судьбой…

Глава седьмая