Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…

Но все его ожидания были тщетны… Время стремительно летело вперёд, вот уже и месяц август подходил к концу, а Михаськи все не было и не было…

Сильно встревоженный, Станислав даже умудрился отправить письмо в Варшаву, на адрес Михаила, в надежде на то, что оно непременно дойдет до него и он отзовется. Однако после того, когда узнал, что варшавский университет, в котором учился Михаил, был вынужден эвакуироваться в Москву, а оттуда на Кавказ – в Ростов-на- Дону, понял: ожидать ему вестей от друга из Царства Польского нет никакого смысла…

Зато у него появилась возможность успокаивать себя тем, что его друг Михаська вместе с другими студентами и преподавателями их университета, скорее всего, был занят эвакуацией университета и ему прямо-таки было не до писем в столь ответственный исторический момент. Станислав был наслышан, сколько варшавскому университету пришлось помыкаться по империи в поисках постоянного пристанища, везя за собой в обозах около тысячи пятисот студентов, сотню преподавателей… А еще – библиотеку, лаборатории, музей древности и даже обсерваторию, а потом, остановившись в Москве, ожидать решения, в каком же из городов России он наконец-то найдёт пристанище на время своей эвакуации.

Но размышления о том, что Михаил занят эвакуацией своего университета и по этой причине не пишет и не приезжает к нему, недолго успокаивали Станислава. Нелогично!.. Совершенно нелогично, чтобы, находясь в Москве, а потом уже немалое время в Ростове-на- Дону, Михаил не нашел возможности – если уж не приехать к ожидающему его другу, то хотя бы уж черкануть ему пару строк… Станислав снова стал изнурять себя беспокойством о нём. В голову ему вновь полезли страхи, лишающие его покоя, не дающие сосредоточиться на других, не менее важных для него делах…

Вот и в тот субботний, по-летнему очень теплый день – 29 августа 1915 года, Станислав, вернувшись из церкви, где находился на панихиде по убиенным воинам, стал собираться на бал в имении господ Медведских. Еще неделю назад получил он оттуда официальное приглашение по случаю помолвки их любимой дочери Эллены. Но мысли о друге, по-прежнему терзающие его, отвлекали от сборов на бал. Дабы хоть как-то абстрагироваться от них, он все пытался переключить свое внимание на новый фрачный костюм, который к сегодняшнему балу доставили ему от портного.

Одетый в этот самый костюм, он стоял около большого напольного зеркала и критическим взором оценивал каждую строчку своего черного крепового фрака, разглядывал его лацканы, пытаясь понять, достаточно ли профессионально удалось портному отделать их по краю черной шелковой лентой. Внимательно осмотрел прямые, зауженные брюки, украшенные по внешнему шву лампасами из черной шелковой ленты. Перепроверил, надежно ли застегнуты на его белом пикейном жилете три отделанные шелком пуговки. Уравнял строго по центру воротничка белоснежной сорочки идеально завязанный белый галстук-бабочку. Большое внимание заострил на своих черных, натертых до идеального блеска лаковых туфлях – не дай Бог, если на них присела хоть малейшая пылинка!..

Обычно подобная процедура, примерка нового костюма или какой-либо другой вещи, доставляла Станиславу максимальное удовольствие. Этому процессу он отдавался без остатка. Вот и сейчас с нескрываемым восхищением рассматривал он в зеркале своего двойника – высокого, статного блондина, облаченного в новый костюм. Но-о-о… недолго он придавался этому занятию… В его голову снова полезли дурные, истязающие душу мысли о друге.

«А вдруг Михаська попросту заболел?.. – неожиданно подумалось ему. – Да так сильно заболел, что у него даже мочи нет сообщить мне об этом. Да ведь и не мудрено заболеть в такое смутное время. Кругом нищета, антисанитария, люди от тифа мрут, как мухи…».

От этих мыслей у него опустились руки, и ему уже не хотелось любоваться своим обворожительным двойником, отражающимся в зеркале.

Тогда, чтобы как-то успокоиться, он принялся внушать себе, что подобная участь никогда в жизни не посмеет коснуться его друга Михаську. Однако в это самое время в его голову уже лезли другие, не менее мрачные мысли: «А вдруг… Михаську немцы убили?.. Или, допустим… отправили его в Германию?.. А вдруг… ограбили его по дороге или… убили в пути?!. И что же здесь удивительного?!. Едет богато одетый барин через лес, а на пути его – душегубцы проклятые… Сколько их сейчас без царя в голове по дорогам скитается!.. О, Wielkie Nieba! Ну, всё! Всё!!! Хватит об этом думать!» – стал он гнать от себя страшные мысли. Но они, вопреки его стараниям, вновь и вновь продолжали сверлить его мозг. Когда же им начинало овладевать совсем уж неудержимое отчаяние, в голову его вдруг приходили другие, более обнадеживающие душу мысли, которые, хоть отчасти, но успокаивали его: «Да жив, жив Михаська! Загулял, поди, с какой-нибудь очередной кралей и забыл обо всем на свете!..»

«О, нет!.. Михаил Богдан – человек слова! Сказал – сделал! – тут же вступал он в противоречия с самим собой. – Но лучше бы загулял, нежели что-то дурное…».