– Так сейчас полночь, – так же тихо ответил Егор Кузьмич. – Третья стража! – и с вызовом крикнул сторожу: – А у меня мандат от товарища Крупского!
– От когой? – вопросил тот.
Но Егор Кузьмич уже двинулся к сторожу.
– Куда? Спятил? – окрикнул его Крымов. – Ружье у него – подстрелит!
– Не подстрелит, – ответил Добродумов. – Хозяина-то.
– Какого еще хозяина?!
– Такого! А ты подыграй, Андрюша…
За каменным забором продолжали бесноваться Растопчины. Впрочем, оба знали, что с Крымовым им просто так не справиться. А по эту сторону забора сторож уже выставил ружье вперед.
– Не подходи! – тоненько и хрипловато выкрикнул он. – Пальну ведь! Пальну, говорю!
Добродумов остановился шагах в трех от него и осанисто подбоченился.
– В кого пальнешь?
– Да в тебя!
– В кого в кого?!
Он стоял весь в земле и очень злой. И на кого-то страшно похожий! Ствол ружья стал медленно опускаться…
– Ты кто?! – благоговейно и с ужасом спросил ночной сторож.
– Не узнаешь, сучий сын?! – вдруг преобразившись, отрясая с себя землю, грозно ответил вопросом на вопрос Егор Кузьмич. – А, холопья морда?!
Луна что есть силы посеребрила его лопатообразную бороду и пуговицы на бордовом кафтане. Земля застряла в седой шевелюре старого человека и в бороде, налипла на графскую одежку. Сзади раздался глухой голос: «Могилку будем зарывать, ваше сиятельство? – и тень зашевелилась у каменного забора. Даже отсюда можно было различить черную яму и человека, только что из нее вылезшего. – Или так оставим? А?»
– Зачем же зарывать, Митрофанушка? – не оборачиваясь, проговорил Егор Кузьмич. – Нам есть кого в эту могилку положить, слуга мой любезный. Передо мной он стоит – нехристь! Идем, – махнул он рукой охраннику, – я тебе могилку свою покажу. Глубока она, холодна, сыра. – И вдруг голос его посуровел: – Мне с тобой там веселее будет, сторож, век свой вековать.
– Да кто же ты?! – шепотом уже переспросил человек с ружьем; губы его дрожали, язык немел. – К-кто?!
– Почто тыкаешь графу?! – завопил Егор Кузьмич страшным голосом и стал наступать на попятившегося от него сторожа. – Какой я тебе «ты»?! Холоп, рабская душа, твою мать!
Тут ружье и «пальнуло». У Крымова, стоявшего позади них, заныло в животе. Он хотел было броситься к Егору Кузьмичу, но не успел.
– Да как же ты посмел? – еще не зная, жив или нет, взревел Добродумов. Половину его хмеля как рукой сняло. – В графа стрелять? Пугачевец, бунтарь, революционер! Душегуб! А вот как я тебя сейчас проучу! – потряс он кулаком перед физиономией сторожа. – Вот как я тебе сейчас по мордасам-то холопским, черным, немытым! У-у!! – Он уже замахнулся, но сторож, выронив ружье, рванул что есть силы – и не куда-нибудь, а прямиком в поле, дико крича, захлебываясь:
– Граф! Граф вернулся! Господи, чур меня, чур! Угодники святые! Ожил граф! Ожил!!
Его щуплая стариковская фигурка очень быстро уменьшилась и наконец исчезла где-то в черном пространстве бескрайнего ночного поля.
– Жив, что ли? – спросил за спиной Егора Кузьмича «слуга Митрофанушка».
– Кажись, да. Фу, – выдохнул Добродумов. – А ведь пальнул, черт, со страху-то. Хорошо, в землю.
– Ладно, спектакль окончен, – подходя с двумя сумками, Крымов хлопнул Егора Кузьмича по крепкому графскому плечу. – Пора!
– Ноги до сих пор ватные, – покачал головой краевед; он все еще приходил в себя. – Поднеси-ка мне стакан, Митрофанушка…
– Так выдули вы все, ваше сиятельство, – ответил слуга.
– Как же так?
– А вот так.
– Это несправедливо, – вздохнул Егор Кузьмич.
– Да ну?
– Горько и несправедливо. В такие вот минуты, Андрей, понимаешь всю несправедливость этого мира.
– А-а, вон ты куда! И в воде вы не тонете, ваше сиятельство, и в огне не горите. И земля вас не принимает, – кивнул он через плечо, – и пуля не берет. А теперь уходим. – Крымов настойчиво потянул его за рукав. – Уходим-уходим! – поторопил он его. – Сейчас усадьба проснется, можете мне поверить на слово. Пусть Растопчины со своим Самозванцевым и расхлебывают кашу. Смотри, Егор Кузьмич: окна!
Добродумов обернулся за товарищем – и впрямь, уже горела пара окошек в огромном доме Бестужевых. Возможно, там сейчас кто-то набирал номер телефона местной полиции.
Они отошли как можно дальше – уселись на бревнышко под черным звездным небом.
– Давай тут, – сказал Крымов.
Егор Кузьмич светил фонариком, пока Крымов осторожно разворачивал на коленях обрывок документа.
– И что это за точки? – спросил Добродумов.
– Созвездия, – пробормотал Крымов. – Да, они. Тут все написано. Только при таком свете глаза поломаешь. Вот эти три я знаю, – под лучом фонаря он провел пальцем по бумаге. – Пояс Ориона. Надписи: Альнитак, Альнилам, Минтака. – Он щурился. – И еще из Ориона… так-так, – палец детектива пошел наверх, – Бетельгейзе и Беллатрикс сверху от Пояса и, – ушел вниз, – Саиф и Ригель снизу от него.
Егор Кузьмич поднял голову.
– А вон они, звезды-то эти, – зевнул, глядя на ночное небо, он. – Три – лесенкой, Пояс Ориона-то, и другие четыре – сверху и снизу по две.