Звездная карта царя Саула

– Не гони, Егор Кузьмич, ты и так весь седой, – сказал Крымов. – Как лунь.

– Я в сердце поседел. Состарился! Прежде молодое сердце было, а теперь как у старика.

– А-а, вот оно в чем дело.

– На ниточке держится!

– А если тебя Мария Федоровна попросит?

– Вот если Мария Федоровна попросит… – многозначительно начал краевед.

Бестужева приложила руки к груди:

– Очень вас прошу, Егор Кузьмич! Поехали с нами!

Егор Кузьмич оптимистично заворочался и закряхтел.

– …а ты коньяку, Андрюша, нальешь, причем немедленно, тогда я подумаю, – закончил он мысль.

Крымов встал.

– Куда вы? – спросила Бестужева.

– К проводнице за коньяком, – очень просто ответил Крымов. – Куда же еще?

2

Через неделю они вылетали в Абрабад – столицу Турчании. Егор Кузьмич был мрачнее тучи. На таможне у него конфисковали три литра «Добродумовского коньяка».

– Оставили один: из уважения к сединам, – когда самолет выезжал на взлетную полосу, объяснял он. – Я этим нехристям говорю: у меня в Абрабаде друг живет, турчанец, он без моего коньяка на стены лезет – привык потому что, пока в России учился. Доктор наук, между прочим. Ваш единоверец. Человека хотите погубить? Не поверили, сволочи.

– Ладно, Егор Кузьмич, Турчания – не Пакистан, найдем амброзию, если что, – успокоил его Крымов. – В случае чего к кальяну пристрастимся. Ты как, одобряешь?

Мария Федоровна читала туристический проспект по Абрабаду и слушала мужчин вполуха.

– Еще чего! – мрачно ответил Добродумов. – Не моя это культура. Одурманивать себя никому не позволю! Мой мозг, Андрей, привык быть кристально чистым и ясным, потому что вся моя жизнь с мыслительными процессами связана. Мне этой нирваны азиатской не надобно.

– А самогон? Тоже ведь в нирвану уводит или как?

– Или как. Ты хрен с пальцем не путай! Самогон панораму жизни проясняет. Понял?

– Еще бы! – вскинул голову Крымов. – Ну так что, Егор Кузьмич, готов к новой странице в своей жизни?

– Готов-готов. – Добродумов заглянул в иллюминатор. – Поглядим, какие еще чудеса на свете белом-то есть. Я, Андрей, чудесам всегда рад. Только б старика того поганого с его Люгером не встретить больше. А так – пойдет.

– Да уж, не надо, – откликнулась Бестужева.

– Кстати, я тут в книжки умные заглянул и кое-что разузнал, – сказал Добродумов. – Халай-Махалай, с одного из тюркских наречий, а их сотни, знаешь как переводится?

– Просвети.

– «Хороший Михаил».

– И что с того?

– А то, что у всякого сына отец имеется. И «хороший Михаил» не исключение. А как его батюшку звали, тебе известно?

– Издеваешься – откуда?

Бестужева оторвалась от чтения и тоже вопросительно посмотрела на Добродумова:

– Как, Егор Кузьмич?

– Давид, – откликнулся тот. – А Давид – это наш Давыд, кстати. Вместе, стало быть, «Михаил Давыдович», – задумчиво закончил мысль краевед. – Очень странно, Андрей, очень загадочно…

Во время перелета Добродумов мирно посапывал. Крымов несколько раз заговаривал с Марией, но она лишь отвечала ему короткими словами и грустными улыбками.

– О чем вы сейчас думаете, Маша? – когда облака сплошняком шли за иллюминатором, спросил заботливый Крымов. – Вас что-то тревожит, я вижу. Думаете о том, что нам предстоит? – Он выждал. – Не жалеете, что решились на поездку?

– Я думаю об отце, Андрей Петрович, – ответила Мария. – О том, что так и не поговорила с ним о чем-то очень важном. Самом важном в его жизни. А может быть, и в моей.

– Мы все о многом не договорили с родителями, – согласился он.

– Но не все родители несли на своих плечах груз таких знаний, как мой отец.

– Тоже верно, – согласился Крымов.

Аэропорт Абрабада имени бывшего президента удивил трех волжан архитектурой, еще когда они смотрели в иллюминаторы: приземистые рыжие здания и вышка, поставленная точно для обзора местности и вычисления подступающего неприятеля.

– На шатры их похожи, – сказал Крымов спутнице. – Крыши эти, верно?

– Степняки, что с них возьмешь, – пробормотал просыпающийся Добродумов. – Ты машинку-то свою волшебную взял?

– Куда я без нее, – ответил Крымов.

Вскоре они потянулись по проходу: возвращавшиеся домой турчанцы бойко говорили на родном языке. Крымов морщился, ничего не понимая, Добродумов прислушивался со знанием дела.

– Вон тот, в тюбетейке, говорит, что скучал по маме, трем своим женам и двум невестам.

– Ты шутишь?

– Я серьезен, Андрей, как никогда.

– И ты все понимаешь?

– Еще бы! Многоженцы. А лучше бы спиртное разрешили.

– Ну это понятно. Неужто у них многоженство разрешено? – нахмурился Крымов. – Как в старые времена?

– Традиция – великая штука, – сказал Егор Кузьмич. – По крайней мере, ненаказуемо иметь пару-тройку спутниц жизни. Если горшков дома много, и рук должно быть немало. Все просто! – В плотной колонне счастливых жителей Абрабада и его не менее счастливых гостей они шли к выходу. – И ведь подумай, завел бы русский трех жен, они бы ему устроили чистилище. Как лебедь, рак и щука – на части порвали бы человека. А у азиатов все точно рассчитано. Все бабы в одну сторону смотрят. Через щелку в парандже. Как их благоверный.