Звездная жатва

Из «помощника» изверглась масса пропорционально уменьшенных частиц. Миллионы его подэлементов рьяно принялись за новую работу: запечатывали порванные кровеносные сосуды, оберегали и заново разжигали искры плазматической жизни.

Вскоре Мердока окутал гладкий черный кокон.

Кокон был неподвижным, как и завернутый в него Мердок. Внутри кипела активность, но заметить ее невооруженным глазом было нельзя. Внешне ничего не менялось.

Проходили дни и ночи. Небо над гаражом затянуло тучами.

На протяжении всего декабря то и дело случались грозы.

Мердок очнулся в январе.

Он был один в машине; «помощник» вернулся на прежнее место. Мердок открыл дверь и выбрался на свет.

Серое, хмурое небо. Той зимой повсюду стояла мрачная, опасная погода. Стоило ожидать бурь.

Неоциты по-прежнему трудились у него внутри. Мердок мог бы сразу переместиться в новую, виртуальную жизнь, но он не закончил с плотской… ему помешал выстрел Тайлера.

Он хотел кое на что взглянуть.

Он не мог точно сказать, на что именно, в прямом смысле не мог: ни себе, ни кому-нибудь еще. После ранения он оказался на грани смерти, кровь слишком долго не поступала в мозг. Неоциты восстанавливали погибшие ткани, но их работа была непростой и медленной. Они буквально собирали сущность Мердока из разрозненных частей. Он оставался собой, но не мог говорить и тем более водить машину. Значительная часть нейромышечной памяти еще не восстановилась.

Немой, он взял курс на закат.

Он брел несколько недель. Ноги стали невероятно сильными, а его выносливость, казалось, не знала границ. Погода почти не беспокоила Мердока, а безмолвная связь с Артефактом позволяла избегать наиболее сильных ураганов и гроз. Он укрывался в заброшенных зданиях, штормовых убежищах, оврагах.

Иногда он спал прямо под дождем. Его тело претерпело внутренние изменения, и его не тревожили ни жара, ни мороз. Он перестал нуждаться в пище и ел редко, зато вдоволь напивался, когда натыкался на источник воды.

Он перешел Миссисипи у Кейро и углубился в прерию, где бури были особенно сильными. Как-то ночью, свернувшись калачиком в трубе у недостроенной эстакады, он наблюдал за тем, как на западе горизонт закрывает ровная белоснежная стена. Ветер гремел так, будто по небу один за другим шли товарные поезда. После полуночи, когда снег почти завалил оба конца трубы, к нему заползла жалкая, насквозь промокшая дикая лисица. Лисица боялась Мердока, но еще больше — снежной бури. Мердок напряг свою оболочку и позволил лисе слегка пожевать палец, без всяких последствий, пока животное не устало и не перестало бояться. Тогда он взял лису под бок и стал согревать ее. Наконец оба уснули.

Наутро лисы уже не было, но Мердок с радостью и удивлением вспомнил название животного. Лисица. Это животное — лисица.

— Лисица! — произнес он вслух.

Одно-единственное слово едва не порвало ему глотку. Но ему было все равно. Вновь обретенная способность говорить привела его в восторг.

— Лисица!

Он двинулся на северо-запад по покрытой мерцающим голубовато-белым снегом дороге.

— Лисица! — восклицал он время от времени, и это слово разносилось над пустыми зимними полями. — Лисица! Лисица! Лисица!

В конце зимы Мердок пересек Канзас и границу Колорадо, где и увидел то, за чем шел: Дом, о котором слышал от Странников.

Вот что манило его. Вот почему он цеплялся за свою плоть. Самая упрямая частичка А. У. Мердока хотела своими глазами увидеть это чудо.

Издалека Дом выглядел как гора, скрытая дымкой бело-голубая выпуклость на горизонте.

Мердоку повезло, что на восточных склонах Скалистых гор небо прояснилось. Если повезет, такая погода продержится, пока он не подойдет ближе. Но было сложно прикинуть расстояние. Сколько еще миль шагать? Сколько до горизонта и сколько — после него?

Он шел день и ночь, и еще один день и одну ночь.

С каждым днем нервные клетки восстанавливались, и к нему возвращались слова. Эффект был отчасти комическим: порой Мердок внезапно останавливался посреди дороги, поднимал указательный палец и объявлял безучастному воздуху о новом слове:

— Окно! — А позже: — Забор!

Имена собственные представляли большую сложность. Он с трудом мог произнести даже собственное имя.

— Мердок, — неуклюже, коряво выговаривал он.

Он не мог вспомнить, как звали девушку, встреченную им в Лофтусе, хотя отчетливо помнил ее и часто ощущал ее незримое присутствие. Имя вертелось на языке, сводя его с ума, но упорно отказывалось срываться с языка.

— С… с… с… — старался он день за днем, пока не уставала челюсть.

Дом стоял на горизонте, становясь все ближе. Невозможно было оторвать взгляд от этой чудесной голубой жемчужины под белой шапкой. Снежной шапкой. Дом, как горная вершина, возвышался на пятьдесят тысяч футов, уходя высоко в разреженный воздух, где всегда было темно и никогда не таял снег.