Звездное вещество

Дымов умолк и уставился в непроницаемую черноту окна. Улыб­ка бродила по его красивому лицу, то кривя губы, то морща нос. До­горала свеча и Света зажгла от нее новую. Виталий налил в рюмку коньяк и глянул мне в глаза, и я чуть не ахнул, такая беда честно и от­кровенно шла из его зрачков.

– Выпьем, что ли... – сказал он. – Сознаюсь тебе, Величко, в по­следние год-два кажется мне, что я не живу, а лишь присутствую на постановках какой-то чудовищной массовки, которую ставит судьба или история, или черт его знает, кто там у нас режиссер. Этакий "Смоленский рынок начала 80-х"... Когда массовку снимаешь, всегда видишь в толпе десяток физиономий, которые так уж стараются, так уж хлопочут сыграть, пусть маленькую, но роль. Думаешь себе: "Играйте, милые, хлопочите, а у нас такой сейчас стоит объективчик, что вы и себя самих не различите в толпе, хоть десять раз подряд схо­дите на картину!" И в жизни тоже самое – наведут на тебя объектив или нет... Как я когда-то представлял себе свою роль в жизни -роль художника, познающего глубины человеческого сердца, пости­гающего напряженный и безумно сложный сюжет современности, свершающийся на глазах и требующий от тебя осмысления и отраже­ния в прекрасных образах. Что вышло?.. Презирая суету да хлопоты, того хуже – лизание чужих задов, я только выбрался из "массовки" и с омерзением наблюдаю ее со стороны...

– Не стыдно, Феллини? – спросила Светлана Михайловна. – Вы­дал, метафору, нечего сказать!.. А ведь перед тобою человек, который никогда не стремился играть ролей, а был просто самим собой. Думаю, за это как раз и любила его Женя Снежина.

Стыдно стало от ее слов не Феллини, а мне и самой Светлане. Она тут же извинилась:

– Прости. Санечка, как-то неловко все получилось. Не следовало мне этого произносить... Как там у вас в высотном корпусе? Скоро осчастливите человечество даровой и чистой энергией?

– Если бы знать, Светик! Видела небось – загорелся у нас во славу партии один только восклицательный знак...

...И тут вдруг заболела, застонала моя душа. Вспомнился полу­мрак первого утра 70-го года, морозные узоры на стекле и тот наш не­много усталый поцелуй. Поцелуй супругов, обрученных тайной, одной на двоих, никому белее неведомой и непонятной... Наверное в том она была, наша тайна, дорогая Светлана Михайловна, что Женя верила в мой талант больше, чем в собственный, и мне ничего не оставалось, как только соответствовать ее ожиданиям, потому что я всегда стра­шился ее потерять. Без нее я сразу выронил все из рук, и вряд ли уже сумею создать что-нибудь подобное циркотрону.

Ничего этого я не сказал нашим с Женей старым друзьям. Близи­лось утро, и мы вышли подышать. Света держалась за Виталькин ло­коть. Неспешно шли по улицам. Вьюги уже не было. Резко началась оттепель, в небесах мудрил циклон. Улицы были полны гуляющими синявинцами. Там и здесь яростно бросались снежками. Все это было здорово и, несмотря на многолюдство, не было массовкой!.. Вышли к реке и пошли вдоль берега. Со стороны березовой рощи я глянул на окно "родительской". Спокойно в рассветных сумерках там горел свет. Значит, и танцы под синюю милицейскую мигалку и сидение при све­чах прискучили и утомили. Сидят, небось, за крепким чаем и спорят по вопросу: "Для чего существует человечество?" И вспомнился мне Же­нин ответ на этот вопрос в яростном споре и ее прощальное: "Жаль, книгу свою не успела дописать". А тут вот два здоровых сорокапятилетних мужика в самом расцвете сил перечеркнули себя жирными крестами. Ужасно мне стало стыдно... И словно бы угадав мои мысли, Дымов вдруг сказал:

– Слушай, друже, давай мы соберем Женины стихи и попробуем опубликовать. Заставим невидимого постановщика нашей проклятой советской "массовки" перещелкнуть объектив и, хоть коротко, выхватить ее из толпы. Она того заслуживает!.. Кстати, я недавно пропечатался в бывшем ее толстом журнале с рассказцем. Надо ведь, знаешь ли, уже И о душе молиться, вот и принялся я сочинять... Так вот, пом­нят в журнале Женю Снежину, помнят.

Говорят, как встретишь Новый год, так его и проживешь... Богат он для меня оказался на боль. В июне мы проводили на пенсию Влади­мира Петровича Рябинкина... Он обзавелся огородиком где-то на вы­соковольтной линии в полосе отчуждения. Правда, у него там ничего пока не взрастало почему-то, кроме неприхотливой репы. И последние два года он усердно угощал нас своим овощем... С Рябинкиным отры­вался от моей жизни какой-то значительный клок. Пока он был рядом, седой, спокойный и всегда доброжелательный, постоянно "готовящий машину к полету", прошлое лаборатории еще казалось частью ее на­стоящего. С ним это "прошлое" отходило и падало в пучину забвения. Ну кому, скажите, кроме меня и Рябинкина, интересно знать, как мы три года с ним бились в поисках "эффекта кнута"?..