Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

— Брод хвалят после того, как переправятся. За то, чтоб ты переправился, чтоб хвалил свой брод. — Обратясь к Максимовичу, приветствовал: — Врачу все друзья. — И вновь к Серго: — Но дом, в который солнце входит, доктору можно не посещать. За то, чтоб в твой дом солнце вошел, чтоб дорогой доктор был только твой дорогой гость. Ассалом алейкюм!

Старик трогательно, с наслаждением причмокивал, прикладывал руку к сердцу, кланялся с тем достоинством, какое присуще гордым сынам гордых гор. Потом он порывался станцевать лезгинку, но больничная палата явно не соответствовала его размаху. К тому же Максимович решительно прорвал торжество, пригрозив пожаловаться в Политбюро.

— Что поделаешь?..

Как бы прося снисхождения, Серго развел руками, вместе с гостем вышел из палаты, обнял, досказывая что-то на гортанно-отрывистом языке. Постоял у окна, провожая старика взглядом через двор: «Гамарджоба!»

Верит в такие чудеса медицина иль нет, но именно с этого часа круто пошло выздоровление. «Рановато сдаваться. Помирать собирайся, а хлеб сей…» Если раньше ему спилось прошлое, то теперь все чаще будущее: домны до облаков, огненные реки стали, проспекты цехов из бетона и стекла, тракторы, комбайны, танки, сходящие с конвейеров, аэропланы, взмывающие ввысь, корабли, шествующие в кильватерах. Если прежде намек Сталина, что не худо бы со временем тебе, Серго, возглавить Высший совет народного хозяйства, воспринимался лишь как стремление подбодрить больного товарища, то теперь… А что? Возглавить хозяйство такой страны?.. Едва ли кому-то выпадало такое счастье! А сможешь? Сумеешь? Снесешь? Дзержинский вон надорвался… Не знаю, по… Чувства пока не обманывали. Верно подмечено: влечение сердца есть голос судьбы…

Рассказывают не то легенду, не то быль. Заспорили однажды горцы, какой национальности Серго.

— Осетин, — сказал первый. — У нас в Осетии все его знают.

— Ингуш! — сказал второй. — В нашем ауле даже дом уцелел, где был его штаб. И мечом он владел, как подобает нам, ингушам.

— Азербайджанец! — сказал третий. — Он сам называет своим учителем бакинский пролетариат.

— Простите меня, уважаемые, — вмешался четвертый, — но Серго Орджоникидзе — грузин. Хотя… живет и работает в Москве. Может, он считается русским?..

Наконец, старейший и мудрейший прервал спор:

— Он — и грузин, и русский, и азербайджанец, и осетин, и ингуш. Он — советский, как мы все. И каждый уголок советской земли ему дорог.

Да, ничто так не возвышает душу, как смертельная схватка человека с грозными силами судьбы. Четырнадцатое февраля тысяча девятьсот двадцать девятого года — тяжелейшая, опаснейшая операция. Шестнадцатое апреля — через два, всего лишь через два месяца Серго уже работает, выступает с обширным, важнейшим докладом на партийном пленуме.

Постоянно бывает в институтах и конструкторских бюро, на стройках, заводах. Любит знакомиться с профессорами, инженерами, мастерами. Слушает. Смотрит. Мотает на ус. Еще года полтора-два назад в числе других внимание привлек и Семен Гинзбург, о котором хорошо отзывались молодые и маститые. Тридцать лет. Большевик с марта семнадцатого. Окончил инженерно-строительный факультет МВТУ. Аспирант и преподаватель. И одновременно практик, стремительно наращивающий опыт. Еще студентом потрудился и за каменщика, и за плотника, и за бетонщика. Строил Всероссийскую сельскохозяйственную и кустарно-промышленную выставку, о которой так пекся Ильич. Строил ангары на Ходынке. Участвовал в проектировании Тырныаузского горно-металлургического комбината. Дипломный проект — ангар для гидропланов, который сам же и реализовал. Под рукой знаменитого Ивана Ивановича Рерберга, спроектировавшего Брянский вокзал в Москве, строил Центральный телеграф. Вскоре Семен Захарович приглашен в ЦКК — РКИ проконсультировать конфликтный строительный вопрос.

— Садитесь, пожалуйста. Здравствуйте. Да, мы встречались.

— Неужели помните? Вы тогда возглавляли трудовую армию юга России…

— А ваш брат — промышленно-экономическое бюро юго-востока… — Серго умолк, думая о недавней загадочной гибели Владимира Гинзбурга. — Н-да-а… Я тогда с Володей виделся чуть не каждый день. А однажды с ним пришли вы — комиссар Военно-хозяйственной академии, как отрекомендовал Володя.

— Ну и память у вас!

— Обыкновенная, дорогой, обыкновенная. Тренаж старого подпольщика сказывается… Хоть в те поры трудно было удивиться молодости комиссара, вы показались мне вовсе мальчишкой. Но когда заговорили о Донбассе…

— Меня потрясало увиденное. Хорошо знал, что с шестнадцатого года месячная добыча в Донбассе упала почти вдесятеро, но когда увидел… Бездыханное производство, затопленные шахты, безлюдные искореженные цеха. К тому времени я уже повоевал на гражданской. Тифозных потаскал, случалось, умирали прямо на носилках, но то, что было в Донбассе!.. Помню и холодные цементные заводы Новороссийска, пустынный, заброшенный Ростов, безработицу, голод. Возможно, все это как-то поддержало стремление стать строителем.

— Что вы считаете главным для себя как инженера?