Звездный час. Повесть о Серго Орджоникидзе

В класс жалует попечитель Кавказского учебного округа граф Ренненкампф. Он осчастливливает воспитанников такой тирадой:

— Дети дворян! Я приветствую вас. Мужицкие дети, сколько их ни учи, останутся тупицами…

И тогда мужицкий сын Самуил Буачидзе, дрожащий, бледный:

— Ложь! — кричит, вскочив, срываясь, как первое кукареку.

Граф изумляется и повелевает немедля исключить бунтаря,

Нет, лучше умереть, чем стерпеть! Серго взбирается на парту:

— Пусть исключают всех или никого!

Ничего подобного еще не видывали эти старые стены. Свист. Призывные выкрики. Стук — барабанная дробь. Взбунтовавшиеся мальчишки запирают входную дверь, заваливают партами лестницу на второй этаж, крушат столы, стулья. Это уже не то озорство, что тешило, когда Серго, оседлав козу, на виду у товарищей подъезжал к батюшке и спрашивал, кого больше на свете — дьяволов или ангелов, и тот добродушно ответствовал: «Если тебя, сын мой, причислить к дьяволам, их станет больше». Тогда не было злости на батюшку, на дядю, пожалевшего рубашку дли нищего, еще на кого-то, на что-то… Серго срывает со степы портрет молодого царя, топчет, вызывая замешательство среди товарищей. Поощренный этим, подбегает к окну, кричит растерянно толпящимся внизу учителям:

— Верните Буачидзе, не то все уйдем! Смотритель отряжает для переговоров батюшку, но парламентеру не отпирают дверь. И Серго снова требует:

— Пусть придет Симон Георгиевич.

Как тому удается уладить конфликт, сказать трудно, только Самуила не исключают. Впервые Серго понимает: единение людей ради торжества правды — великая сила. И как упоительно идти впереди других, презирая ложь и зло!

Вскоре Серго уезжает в Тифлис, а Самуил в Кутаис продолжать образование, но друга не забывает. Чуть по каждую неделю приходят письма, посылки: книга Дарвина о путешествии на «Бигле» вокруг света, «Утопия» Томаса Мора, «Что делать?» Чернышевского, «Записки одного молодого человека» и «Кто виноват?» Герцена.

Герцен… О! Это особо. Когда Самуил приедет на пасхальные каникулы, друзья уйдут в горы. На тропе, вьющейся по свежезеленому склону, Самуил вдруг остановится, обернется к Серго:

— Политические тайны хранить можешь? Не обижайся, что спросил. Тюрьма за это… Не могу, чтоб ты не знал обо мне все. Там, в Кутаисе, есть один… педагог. Познакомил меня… Я вошел в кружок социал-демократов.

Серго позавидует, хотя толком еще не знает, кто такие социал-демократы. А Самуил не назовет педагога, посвятившего его в социал-демократы. Лишь спустя годы Серго узнает, что им был Миха Цхакая — один из первых марксистов, впоследствии агент «Искры».

Легко шагая вверх по тропе, Самуил говорит о том, что после бунта в училище многое передумал и настоящих людей повстречал. Не так надо драться за правду, как мы дрались. Один русский студент… Был в Сибири на каторге, теперь — ссылка на Кавказ. Говорил о Герцене. Когда Герцену было столько, сколько нам, они с другом поднялись на высокую гору в Москве и поклялись посвятить себя самому дорогому и прекрасному, что есть в жизни, — борьбе за свободу и счастье. Никакие невзгоды, изгнание, гибель близких и друзей не заставили их отречься. До последнего дыхания остались верны они мечтам юности. Вот бы и нам так…

«Верны мечтам юности…» Нет, не игра в этих словах, а судьба. Вместе они пойдут дальше — в партии, на каторге, в революции. До самой той поры, когда председатель Терского Совнаркома Буачидзе будет убит националистом на митинге во Владикавказе, а Серго придет туда во главе красных войск, станет вместо погибшего товарища. Но сейчас…

Кто знает, в чем счастье и удача всей жизни? Не в раннем ли — раз и навсегда — определении призвания, выборе главного дела?

— Кавказ подо мною… — Серго так хочет сказать, что вот мы с тобой перед родным Кавказом, перед всей Землей, всей Вселенной, но он боится, что строгому Самуилу это покажется напыщенным. Глубоко вдыхает легкий весенний воздух.

Самуил сжимает руку друга. Подумав, достает из-за подкладки форменной тужурки тетрадь:

— Обязательно прочитай. Серго вслух читает название:

— «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» — Крепко держа листы, чтоб не унесло ветром, читает на последнем: — «…русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ (рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ». — Первые слова Ленина, которые он узнает…

Убийственно белое безмолвие. Наваливается. Обволакивает. Душит. Стоп, это же потолок.

— Очнулся! — Зинин голос.

Почему заплакана? И Максимович рядом…

— Вайме! Больно! Бо-ольно, мамма дзагли!

— Потерпите, голубчик. Полегчает.

Вновь он проваливается в трещину, отрезающую путь к спасению. Кричит, но никто его не слышит, даже эхо но рождается глухими стенами. «В смертный час пишет письма всем живым, которых любит. Пишет жене… Заклинает беречь сына, предостеречь от вялости…» — проносятся н мозгу строки Цвейга.

— Доченька!

— Успокойся, родной! Жива-здорова Этери.