Звёзды — холодные игрушки

— Хочешь, испорчу все окончательно? — я улыбнулся. — Потребую, чтобы ты осталась на Земле?

Ее руки обмякли.

— Извини, — слишком уж быстро Маша это сказала. — Я испугалась за успех…

Я отпустил ее и пошел на второй этаж. Карел проводил меня мерцающими глазами, Маша стояла, растирая кисти.

Да что же происходит! Мой дом — уже не мой дом? Играем в заговорщиков? Ей к психоаналитику надо отправиться, а не в космос!

Не знаю, слышал ли дед нашу перепалку, дверь у него была полуоткрыта. Наверное, да. Но он ничего не сказал.

Великий шовинист сидел прямо на полу и пролистывал фотоальбомы. Пухлые семейные альбомы, из тех, что наводят ужас на несчастных гостей. Дед маленький, дед в институте, дед на стажировке в Штатах, дед с бабушкой… давно ее нет в живых… Дед с моим папой. Папа в армии. Папа с мамой… и мной в проекте… Я, голышом на пеленках…

Чего он взялся за старые фотографии?

При моем появлении дед резко захлопнул альбом.

— Все прошло нормально?

— Да. Я в экипаже «Волхва», послезавтра старт… Ты не видел собаку?

— Видел. Маша отвезла Тирана в питомник.

— Что? — завопил я.

— Маша. Отвезла. Пса. В питомник.

Дед с кряхтением поднялся.

— Петя, дом будет пустым. Через сутки его опечатают и начнут рыться в документах. Я не хочу, чтобы пес получил пулю, защищая наше барахло. Маша оплатила его проживание в питомнике в течении двух лет. Мы заберем его, вернувшись. Надеюсь.

Как всегда дед был прав. Но…

— Почему ты не сказал мне? Я бы с ним попрощался!

— Петя, нельзя оставлять кусочек души за спиной. Не нужны лишние прощания.

— Они не лишние… — у меня защипало в глазах. Ну да. Не оставляй ничего позади… Все равно останутся — Земля, Россия, дом… хитрый паренек Алешка, для которого я лишь источник сувениров. Я еще никогда не уходил, так четко зная, что могу не вернуться. Даже перед первым, тренировочным полетом в космос не дрейфил, как сейчас…

— Петр, собаке будет там хорошо. Неужели ты думаешь, я не переживаю?

Я через силу кивнул.

— Дом будут обыскивать, — продолжил дед. — Я уже сжег все свои бумажные документы и стер информацию на машине. Почисти свой компьютер тоже… если там есть что-то личное. Отформатируй диски, и лучше — несколько раз.

Его ноутбук и впрямь был включен, но экран оставался темным, лишь с парой строчек БИОСа. А в камине — очень много легкого, белесого пепла.

— Хорошо, дед.

— И возьми эти альбомы, — вздохнул дед. — Вынеси в сад. Сожги. В комнате не хочу, слишком много вони.

Он что, серьезно?

— Не хочу, чтобы чужие руки лапали наши лица, — сказал дед. — Ты уж прости старика. Пленки где-то есть, потом распечатаем все заново… если вернемся.

— Дед…

— Петя, прошу тебя.

Я колебался.

— Или мне самому тащить их в сад? — тонко закричал дед. — А? Самому?

…С грудой альбомов я вышел из дома. Маши внизу уже не было, и рептилоида тоже. Я оттащил альбомы в дальний угол сада, где в детстве жег костры и строил каждое лето шалаш. Бросил их на жухлую траву.

Что-то чудовищное в этом было, противоестественное. Человеку не стоило придумывать фотографии — зная, что порой их приходится жечь. С распахнувшихся страниц на меня смотрели лица — деда, родителей, меня самого, знакомых и незнакомых людей… Вот дед, еще нестарый, на каком-то конгрессе. А вот… надо же… с Даниловым! Совсем молодым, но каким-то сжавшимся, неловким, отводящим от объектива взгляд. Не любил я смотреть старые снимки — а зря.

Я достал из кармана спички, которые торжественно вручил мне дед, и тут взгляд упал на фотокарточку родителей. Со мной на руках. Уменьшенная копия той самой фотографии, что висит у деда в кабинете.

Нет уж!

Нагнувшись я надорвал пластиковый лист и вытащил фотографию. Она полетит со мной. Огню и так хватит пищи.

Под фотографией оказался сложенный вчетверо, пожелтевший от времени лист. Я вытащил и его, осторожно развернул — и сердце сжалось.

Это была вырезка из газеты. Статья под названием «Президент соболезнует… с борта „Боинга“». На черно-белой фотографии было какое-то железное месиво в овальной воронке, окруженной поломанными деревьями.

Правильно дед сделал, что не показывал мне этой газеты. Я отвел взгляд. Сглотнул пересохшим горлом тоскливый комок из боли и вины. Сложил листок, и вместе с фотографией спрятал в карман.

Горели альбомы плохо. Конечно, сплошной пластик. Пришлось сходить в гараж, и плеснуть на альбомы бензином. Я посидел у огня, грея озябшие руки, но дым был слишком едким.

Память — она всегда плохо горит.

Долго ли собираться, когда уходишь навсегда?

Чистое белье, пара рубашек… в полет все равно уходить в форме. Компакт-диск со всякой ерундой — юношескими стихами, начатым и заброшенным навсегда романом, какими-то письмами, записями любимых игр. Пара дисков с музыкой. Жаль будет, если при обысках «потеряют» мою коллекцию. Впрочем, там в основном классика, а не попса, может и уцелеет…

Все уместилось в дипломате, как обычно. Когда уходишь на день и когда уходишь навсегда — имущество теряет смысл. Это не поездка на курорт.