Звезды на крыльях (сборник)

Несколько раз сменялись часовые, не оставлявшие без внимания ни одного моего движения. Наконец прибыл переводчик и сообщил, что приехал генерал и хочет со мной говорить. Мы вошли в хату. Хозяйка со страхом и болью смотрела на меня. И словно угадав ее мысли, позабыв о немцах, я сказал: «Все равно убегу». В большой комнате, пол которой был устлан награбленными коврами, а стены увешаны картинами, сидел сухой, высокий гитлеровец. Овчарка, лежавшая у его ног, вскочила и бросилась мне навстречу. Я инстинктивно отпрянул назад. Солдат вскинул винтовку и ударом приклада свалил меня на пол.

Генерал, улыбаясь, следил, как, превозмогая боль и стараясь казаться бодрым, я поднимался с пола.

С помощью переводчика начался допрос.

- Мы вас не расстреляем, если вы будете вести себя разумно, - обратился ко мне генерал.

Наши взгляды встретились. Произошел первый поединок, поединок молчаливый, но многозначительный. Фашист понял, что ему не получить от меня каких-либо сведений и допрос этот - чисто формальная обязанность.

Он узнал, что я офицер, коммунист, Герой Советского Союза. Узнал также, что больше я ему ничего не сообщу…

На другой день меня посадили в машину и увезли в город Сталино, подальше от линии фронта. Но и здесь со мной некогда было возиться. Слишком горячо стало оккупантам: советские войска начали наступление. Я видел это по их растерянным лицам, по той суматохе, которая возникла во вражеском стане. Наблюдая их встревоженные физиономии, я читал на них обреченность, которая улавливалась и в косых взглядах, бросаемых в мою сторону, и в отрывистых, злых разговорах друг с другом.

«Ну что ж, тем лучше, Лавриненков, - думал я, - ты живой свидетель паники. Будет о чем рассказать при возвращении [297] в свою родную часть. А ты обязательно должен вернуться. Ведь ты коммунист, товарищ старший лейтенант…»

Родина!… В те дни особенно остро чувствовалось, насколько я связан тысячами нитей с моей страной, со своим народом. Эта связь придавала мне уверенность, помогала трезво мыслить, наблюдать, унимала физическую боль от контузии, подбадривала, не давала падать духом. Родина, рожденная в Октябрьских боях семнадцатого года, за которую сражался народ в суровые годы гражданской войны и иностранной интервенции и за которую теперь деремся мы в тяжелые годы Великой Отечественной войны. Нет, не отнять ее у меня врагам, я останусь до последней секунды своей жизни ее верным и честным сыном…

В Сталино наша машина прошла по окраинным улицам и выскочила на аэродром. На зеленом поле ровными рядами стояли «юнкерсы» и «хейнкели». Возле них возились механики. На краю аэродрома вытянулся приземистый широкий барак. Рядом - другое здание. По запаху я определил, что это столовая. Вспомнил, что вот уже два дня во рту не было ни крошки.

Меня посадили в темный подвал. Узкое окошко с решеткой светилось высоко над полом. В углу валялся грязный матрац. Привыкнув к темноте, я стал различать отдельные предметы. Присмотревшись к стенам, заметил, что все они были исписаны. Долго я читал полные скорби, гнева и любви слова, начерченные узниками фашистского застенка. Неожиданно загремел засов, и в камеру вошел офицер. Он остановился напротив и пристально посмотрел мне в глаза.

- Я чех… в армию попал по всеобщей мобилизации. Работаю в офицерском магазине. Знайте, у вас здесь есть друзья!…

Он вышел так же неожиданно, как и вошел, оставив меня размышлять над сказанным.

Что это, очередной прием, попытка прощупать, ввести в заблуждение? Или действительно друг, ненавидящий фашизм, честный человек, который по мере своих сил борется с «коричневой чумой»?… Через некоторое время вновь распахнулась дверь. Мне принесли в тарелке мутную жидкую похлебку. Помешав ложкой, я поддел кружок колбасы. Так вот что значит друзья!… [298]

Потом я узнал, что этот офицер и женщина, работавшая в столовой и приносившая мне еду, были связаны с партизанами. И они уже готовили мне побег. Однако ему не суждено было совершиться.

Гитлеровцы получили приказ срочно отправить меня в Днепродзержинск. Меня повели на аэродром. На горизонте показались две точки. Они быстро росли, приближаясь, и по контурам я определил: наши «яки»… Самолеты на бреющем полете прошли над аэродромом, производя съемку. Им навстречу поднялись два немецких истребителя. Завязался короткий бой. Вскоре один гитлеровский стервятник, распустив в синем небе черный шлейф дыма, врезался в землю.

Я не выдержал, вскочил и закричал:

- Молодцы, ребята!

Тяжелый удар прикладом по голове свалил меня на землю. Очнулся я от шума моторов. Один за одним в воздух поднимались бомбардировщики «Хейнкель»-111. Я насчитал 32 самолета.

«Вот бы сейчас на взлете захватить их нашим истребителям!» Но в воздухе было спокойно, и я очень пожалел, что не всегда удается использовать такой удачный момент.

Прошло много времени, и бомбардировщики стали возвращаться на свою базу. Я стал считать:

- Пять, восемь, двенадцать, восемнадцать…