Звезды на крыльях (сборник)

23 августа в середине дня меня вызвали на КП. Командир полка передал приказание командарма генерала Т. Т. Хрюкина вылететь в район Матвеева Кургана и уничтожить «Фокке-Вульф»-189, производивший разведку над линией фронта.

- Кого возьмете с собой?

Он мог бы не спрашивать, так как знал, что мы летали всегда вместе: Остапченко, Тарасов, Плотников и я. Но, очевидно, командир хотел еще раз убедиться, что наша четверка, как и прежде, неразлучна…

На высоте 5 тысяч метров я заметил «раму» - как называли тогда «Фокке-Вульф»-189. Ее-то и предстояло «спустить» на землю.

Быстро ориентируюсь и веду свою четверку со стороны солнца. Но вражеский летчик тоже заметил нас. «Рама» вошла в крутую спираль и стала уходить в сторону своих войск.

Захожу в атаку - и вскоре «Фокке-Вульф»-189 повис в прицеле. Нажимаю на гашетки, но снаряды проходят мимо вражеского самолета. Гитлеровский летчик применил скольжение на спирали. И учесть это скольжение [294] даже теоретически не было никакой возможности. Шло время, «рама» все ближе и ближе подбиралась к линии фронта, уходя под защиту огня своей зенитной артиллерии.

«Приказ должен быть выполнен!» - Эта мысль ни на минуту не покидает моего сознания.

Сближаюсь с противником до 50 метров. Изо всех сил, словно от этого зависит успех, жму гашетки. Очередь хлестнула по фюзеляжу, вспорола плоскости, и в этот момент мой самолет содрогнулся от страшного удара, я потерял сознание. Вскоре, почувствовав боль в голове, понял, что истребитель штопором идет к земле. Вываливаюсь из кабины, дергаю кольцо парашюта - над головой распускается белый купол. На все это ушло несколько секунд. Но в то время, когда я периодически терял сознание, мне казалось, что это продолжалось вечность.

Постепенно прихожу в себя, начинаю ориентироваться. И здесь впервые, будто кинжалом, бьет мысль: приземляюсь на вражескую территорию… Порывистый ветер неумолимо несет парашют в стан врага… Гитлеровские пулеметчики поняв, очевидно, что я все равно не уйду от них, прекратили огонь… Наши окопы все дальше и дальше уходят от меня.

Едва мои ноги коснулись бруствера немецких траншей, как тотчас на меня со всех сторон навалились гитлеровцы, скрутили руки. Они во все глаза рассматривали русского летчика, сбившего их «раму».

Плен… Нет, никогда не думал, что живым окажусь в руках палачей, врагов моего народа. Как и каждый советский воин, я был воспитан в таком духе, что плен - это величайший позор, что наши солдаты предпочитают плену смерть. И вот обстоятельства сложились так, что я лежу связанным в стане врага. Как быть? [295]

Офицер тычет грязным пальцем в грудь. Догадываюсь, что его удивляет отсутствие орденов и Золотой Звезды Героя Советского Союза. От них остался только темный след на выгоревшей добела гимнастерке. Я надел ее перед самым вылетом. Ордена и медали некогда было прикалывать.

Делаю вид, что ничего не понимаю, и продолжаю молчать, обдумывая положение.

Ну почему я не врезался в землю вместе со своим самолетом? Почему сознание так быстро вновь пришло ко мне и скомандовало вывалиться на крыло, рвануть кольцо парашюта? Почему, наконец, черт возьми, так плохо обучены эти пулеметчики, которые, расстреливая сбитого пилота, попадали лишь в купол парашюта и ни одной пулей не задели его самого?…

Связанного меня втолкнули в коляску мотоцикла и под конвоем повезли в тыл, подальше от переднего края. Тряска вызвала острую боль в груди и приступ кровавого кашля. Очевидно, я сильно ударился и повредил легкие. Сознание вновь покинуло меня, а когда стало лучше, я обратил внимание на то, что вдоль дороги на бреющем полете идут три советских истребителя. Их вели Остапченко, Тарасов и Плотников - в этом я не сомневался. Мне показалось, что истребители готовятся к атаке. Как я хотел, чтобы одна из очередей полоснула по мотоциклу, в котором оставили меня посреди дороги конвоиры, спрятавшиеся в кювете от советских самолетов!

Но и на этот раз, видно, не суждено мне было избавиться от плена, приняв смерть от рук своих честных и преданных друзей. Я видел, как загорелись автомашины, сгрудившиеся на краю деревни, как вспыхнул склад с горючим. Истребители, набрав высоту, развернулись и взяли курс на свой аэродром. Если бы знали тогда мои друзья, как я следил за их штурмовкой, находясь в мотоцикле со связанными руками!…

Первые минуты плена прошли. Постепенно мысли приходили в порядок и в голове складывался план действий. Он сводился к одному: совершить побег, а если уж погибнуть, то с честью.

Мотоцикл, выскочив на улицу деревни, которую только что штурмовали советские истребители, остановился [296] у каменного дома. Под окном стоял огромный старый тополь, расщепленный снарядом.

До ночи просидел я у тополя, наблюдая, как, словно растревоженные муравьи, сновали по улице гитлеровские солдаты. «Да, отчаянные, плохие времена наступили для вас, господа оккупанты! - думал я. - Приходится рассчитываться за все, что вы натворили на нашей земле. Но это только цветочки. То ли еще будет!…»