Звезды на росстани

И в настороженной тишине мне почудилось, что недалек от истины, что да, существует еще какой-то вариант, возможно, известный только им одним.

Я расслышал, краем своего неуспокоенного сознанья осмыслил глубокую, с двумя-тремя вздохами даже, сочувственную тишину в комнате.

— Если бы только знали вы, что я везу в Нефтеречинск!

Зачем я это сказал, сам не знаю. Убей — не знаю. Ну, какая разница, что везу и зачем везу? При этом мне еще надо было картинно потрясти злополучной своей авоськой!

— А что, что везете? — послышались возгласы. Не без смешков, ясное дело.

— Что везете? — отдельно спросила та, которую я постоянно держал в поле своего бокового зрения. Озорнинки в ее глазах ожили.

— Крышки! Закрывать маринады, — сказал я, выпрямившись театрально и обводя девушек исполненным драматизма взглядом.

Она смеялась. Смеялись и другие, но, я убежден, другие приняли заявление как шутку, никто из них не верил ни единому моему слову: давай заливай Америку! — а она верила. В смеющихся глазах поблескивало понимание: да, шутка состоит именно в том, что я говорю правду. И когда я сказал «до свиданья», когда обернулся к дверям и свободную от авоськи руку положил на круглую пластмассовую ручку, я вдруг услышал:

— Девушки! Так мы и отпустим, и уйдет он от нас, несолоно хлебавши? И после этого ждать будем, когда постучится еще человек хороший?

Риторические вопросы ее, конечно, повисли в воздухе. На них не принято отвечать. Но у человека «хорошего», готового переступить порог, вдруг засвербило в носу. Примерно так было, когда Алешка не отпускал моей шеи, нашептывая какие-то нежности.

— Идемте, молодой человек! — Она пошла вслед за мной. — Я провожу вас. Сегодня вы улетите в свой Нефтеречинск. Доставите груз по назначению. Крышки для маринадов…

V

Когда шли рядом, она вдруг сделалась торжественно-строгой. Может быть, оттого, что мои заботы теперь легли на ее неширокие и несильные плечи?

— Ну, наконец-то вы мне попались, — говорит она совершенно серьезно. — И я даже могу оказать вам услугу. Но вы всегда так опаздываете? Не лучше ли было улететь завтра?

— Сегодня надо.

— Да, Юрий… Ты спешишь. Ты всегда спешил…

— Да, Марина. И спешил. И опаздывал.

У выхода на летное поле находчивая старушка примостилась торговать гвоздикой. Я выбрал букет и припустил бегом, чтобы догнать свою спутницу. Она шла, не останавливаясь, быстро, на ходу кому-то делала рукой какие-то знаки, по-видимому, оставленной у входа бортпроводнице. Я догнал, протянул цветы. Кинув на меня мимолетный взгляд, она повернулась, подняла глаза, чтобы решительно поглядеть мне в лицо и улыбнуться благодарной улыбкой. Мне, бормочущему какие-то несуразности. И снова сделалась строгой. Букет взяла торжественно-замедленным движеньем руки. Поднятые ресницы застыли в неподвижности. Глаза спросили, знаю ли, что цветы — ее жизнь, а гвоздики — просто мечта? Или о другом спросили ее глаза? Словом, знаю ли я, грешный человек, что делаю? Щеки ее горели неровным румянцем.

Мы не бежали. Мы шли. И я уже не спешил. Пройдет сверх того минута ли, две ли — все равно опоздал. Не хотелось ее заставлять бежать вместе со мной. Мы разговаривали. Она не смеялась, она была серьезной.

— Зачем вам понадобилось говорить правду о каких-то крышках? Ведь вы же в командировку едете?

— Да, для открытия профессионального училища. Но это я для вас говорил. Почему-то уверен был, что вы заметите в моих словах правду.

— Зачем вам это?

— А чтобы улыбнулись. У вас это хорошо получается.

— И все же чего-то не договорили.

Я подумал: назовет еще по имени или не назовет?

— И откуда вы взялись?

— Из трудовых резервов, — тупо уставился я себе под ноги.

Последние слова были верхом человеческой тупости. Кой черт дергал за язык, когда голова не работает.

Она затаенно вздохнула. Не хотела, по-видимому, договаривать: откуда такой… шалопутный? Вообще сказала так тихо, что, может быть, ничего такого и не было сказано — все померещилось.

— До свиданья.

Вялые пальчики напомнили мне одно пожатие… И я ответил на него.

— До свиданья.

Голос был пресный. Будто самому себе ответил.

Металлическим звоном звенел уходящий к старту очередной ТУ. Наш «Антей», как ни в чем не бывало, стоял у нас на дороге.

— Что же вы, как в парке, гуляете? — спросила бортпроводница, оглядывая нас удивленными, красивыми голубыми глазами.

— Люсенька, с регистрацией не получилось, Полина куда-то пропала, но это наш товарищ, надо отправить.

— Ну, если ваш — какой разговор!

Стюардесса Люсенька сделала знак рукой: добро пожаловать. И я взошел на борт, не заставил себя упрашивать. И обернулся, чтобы помахать рукой, — в ответ она только кивала. И прошел вперед, и прилип к окошку, чтобы увидеть ее еще раз.

Оказывается, никакого свободного места в самолете не было. Бортпроводница, Люсенька, устроила впереди, на служебное, рядом с собой. Пока выполняла она свой положенный ритуал, пока вела инструктаж и прочие выдавала напутствия, по-мальчишечьи придавил я стекло окошка-иллюминатора горбатым боксерским носом.

VI