Эльяшева распахнула окно:
– Не вой! И без тебя тошно…
Успех в коммерческих делах придает человеку уверенности в своих силах. Наглость людская зачастую прямо пропорциональна росту кошелька. Стесняев проник к своей хозяйке – кавалером:
– Очень уж вы образованная, Катерина Ивановна. К вам, языка не поскоблив, и подойти боязно. Без вас, истинно, мы от дикости совсем было уже ощетинились и, можно сказать, без просвещения этого самого ошалели в полной мере. Но, с вами поговорив, и я хочу возлетать умом к таинствам любви.
– Дурак же ты, Алексей… ой и дурак!
– Вы меня, – ответил Стесняев, – и далее дураком считайте. Тем приятнее мне будет в конце концов умным оказаться. А сейчас я вот книжку одну читаю… Занятная катавасия была с прынцем Доном Жуаном. Примерно и я в таком же положении нахожусь, как прынц этот.
– Ну-ка разрисуй мне свое положение.
– Пожалте! Он ее любит, и от страсти ужасной у него в грудях стеснение началось, а обратной склонности заметить не может.
– На этом сегодня и закончим, – решила Эльяшева.
Стесняев поклонился ей:
– Как угодно. А только извините за проговорку мою. Эх, Катерина Ивановна! – запечалился Стесняев. – Не туда вы смотрите своими прекрасными глазками. Вам бы мужа, пекущегося о вас, а не пьяного горлопана, который бить вас станет…
Она поняла, в чей огород камни летят, и ответила кратко:
– Вон!
На улице ей встретился почтмейстер Пупоедов, запричитал что-то угодливо и подобострастно. Прошла мимо, сухо кивнув в ответ. Постучала в двери дома Вознесенского – никто не отозвался, и она, толкнув дверь, шагнула за порог.
Она была здесь не впервые. Вознесенский спал, скинув только сапоги, и через рваные носки она видела его большие растопыренные пальцы с твердыми желтоватыми ногтями. А праздничный фрак секретаря, завернутый в холстину, болтался под самым потолком, распяленный на палках, напоминая пустое выпотрошенное чучело.
Решила не будить его. Присела на лавку и долго не знала, куда сложить перчатки и шляпу. Кругом – пыль, грязь, запустение.
Потянулась к столу, взяла мелко исписанный лист, надела пенсне.
Вознесенский писал: