Звезды над болотом

«…у нас редко встретишь унылые лица: здесь почти всем весело. Да и чего нам не веселиться? Чуть ли не каждый день приходится пить даровое вино – то за дозволение открыть новый кабак, то за приказание прикрыть сельскую школу.

Вот, когда было предложено уступить земли под огородничество, наш кабатчик обратился к крестьянам:

– Да куды вам эти огороды! Лучше полведра водки у меня возьмите…

– А что, братцы, – толкуют иные, – коли ён вина сулит, так и напишем, что нет земли у нас под огороды. Как-нибудь проживем, да зато сейчас похмелимся.

– Родимые, два ведра водки не пожалею! – орет кабатчик. – Только составьте приговор от обчества, что не желаем, мол, на огородах копаться.

– Составим, милок. Ты уж нам винца поднеси. Фимка, чего раззявился? Дуй к бабам за огурцами…»

Скрипнула дверь. Вошел большой рыжий кот – как хозяин. Глянул на гостью желтым недоверчивым глазом. Вспрыгнул на кровать, обвил шею Вознесенского, словно горжетка. И скоро к храпу мужчины прибавилось деликатное мурлыканье…

Она дочитала все до конца:

...

«…кабак – зло русского человека: ища забвения от нужды и горя, крестьянин несет последние свои гроши к сидельцу винной лавки. Я не говорю, что лишь одно пьянство вгоняет русского мужика в нищету (тому социальных причин множество), но оно тут есть одна из главных причин» [7] .

Что ж, будить его не стоит. Он, видно, допоздна работал. «Но как он может жить в таком кавардаке?» Засучила рукава блузки и яростно, но без шума, чтобы не потревожить спящего, накинулась на грязь, окружавшую ее. Кот приоткрыл один глаз, сонно наблюдал. В его прищуре словно читалось коварное: «Валяй-валяй, старайся. Завтра мы с хозяином все переделаем на старый лад».

Она ушла. Деревянные мостки скрипели под ногами, ветер трепал перья на шляпе – не могла скрыть улыбки. А когда уже приближалась к дому своему, взлаяли вдалеке собаки – рыча, захлебываясь, стервенея. Она увидела, что вдогонку за нею несется взлохмаченный спросонья Вознесенский с жердиной в руках. Запыхавшийся, счастливый и чуточку диковатый, он нагнал ее.

– Это… вы? – спросил тихо.

– Не понимаю.

– По опыту знаю, что пыль сама по себе не исчезает, а кастрюли не сверкают… Это, конечно, вы!

И, взяв ее за руку, привел обратно. Растерянно хватал ведра, гремел ухватом, шарил по полкам. Потом замер и блаженно возвел глаза к потолку.

– Боже! – поразилась она. – Какое у вас глупое сейчас лицо!

– Возможно. Но я вспоминаю… У меня было нечто вкусное. И не знаю, куда оно делось… Может, я давно съел? Не помню.

Он стал ломать на колене сухие палки, обкладывая ими чугунок в печи. Бегал на двор – рвал крапиву.

– Послушайте, что вы там затеваете?

– Как что? Я не отпущу вас без обеда.

– А что у вас сегодня на обед?

– Откуда я знаю? Вот сварится – тогда увидим.

– То есть как это – увидим?

– А так и увидим. У меня всю жизнь существовали только два удивительных блюда. Одно – жидкое, другое – густое… Какое из них вы желаете сегодня получить?

И когда ужасный обед был готов, госпожа Эльяшева в страхе божием за свою жизнь робко поднесла ко рту первую ложку.

– Ну как? – спросил он, весь сгорая от любопытства.

– Странно, но действительно получилось.

– А что я вам говорил?..

Она очень внимательно посмотрела на него и вдруг поняла: да, этот человек дорог ей…

Вознесенский просил:

– Вы сейчас что-то подумали обо мне… Что?

– Совсем нет! – ответила она. – Где у вас соль?

– Вот соль. Но я хочу знать, что вы подумали обо мне…

………………………………………………………………………………………

Леса горели вокруг, подступая к городу, солнце тонуло в багровом дыму, короткие дожди не смогли прибить огня. Стаи белок, задрав хвосты, косяками переплывали реку, спасаясь от пламени. У собак все морды были в шерсти и беличьей крови. Потом из бурелома целую ночь ревел медведь. Пинежские мужики пошли на него с рогатинами, но медведь уже сдох, и вместо лап были у него обгорелые культяпки…