Звезды над болотом

– Вот волк у нас… тот смирен, – говорил отец Герасим. – А комар – это да! Послан в наказанье свыше, дабы мы бога-то не забывали… В наших краях даже святые на комарах подвижничают. Вот схимник Мамонт из Солзы… Не слыхивали про такого?

– Нет, отец Герасим, я ведь здесь еще недавно…

– А велик был старец! – причмокнул священник. – Поначалу-то плоть свою убивал через силу: деревья вырывал с корнем. А к старости попритих. От долгого поста плоть его прилипла к костям. И наскрозь просвечивал, быдто ангел какой. От коленопреклонений многих оцепенел в ногах, так что братия его на своем горбу таскала. Надоел он этим братии святой, и она уже не раз ему намекала: «Уж скажи ты нам, отец Мамонт, где нам погрести тебя, когда дух испустишь?» На что отец Мамонт советовал им пророчески: «Свяжите мне ноги вервием да плот для меня сваляйте из лесу доброго…» Так братия и сделала. Отпихнули его с плотом от берега, и поплыл он духом божиим прямо на середь озера. Там до смертного часа единой рыбкой себя подкармливал. А при этом обнажал главу и плечи свои, отдаваясь на съедение гнуса алчущего… Братия монастырская по ночам исступленные вопли слышала – то комары старца заживо уничтожали. А он искус божий стерпел. Ни разу к берегу не причалил. Так и погиб во святости. По весне к монастырю только удочку евонную волнами прибило… Подвижник!

С подвижников и комаров госпожа Эльяшева деликатно перевела разговор на погоду. В этом году морозы трескучие до 24 мая стояли, а потом жарой двинуло – необычной для севера.

– Оттого-то и бедствие выпало… недород, а иначе – голод! – сказала она. – И звала я вас, батюшка, по делу важному.

Нерукотворнов спросил заинтересованно:

– По какому? По какому?

– По важному делу… Касательно помощи духовной.

– Это мы всегда могем. Уж не смущает ли вас бес какой? Может, мне с водосвятием прийти?

– Беса я и сама изгоню, ежели он появится. А вот голод в уезде меня сильно смущает…

Нерукотворнов ответил:

– Так сие, Екатерина Ивановна, не от нас зависит. Народу голодать свычно. Сам виноват! Глуп он стал по нонешним временам: о черном дне забот не имеет. Что есть у него – все сразу пожрет, как свинья, а назавтрева крошки детям малым не оставит.

– А какое мне до этого дело? – вдруг холодно спросила его Эльяшева. – Кто виноват в голоде – не мне решать. Меня обязывает лишь нравственное чувство… Вам не стыдно, батюшка?

Отец Герасим удивился:

– А чего мне стыдиться? Я, чай, не украл…

– Не стыдно вам завтракать, обедать и ужинать, когда другие голодными сидят? А мне вот – стыдно…

– Стыд – он, как и разврат, от безделья корень свой ведет.

– Да о чем вы, батюшка? – раздраженно заметила Эльяшева, обкуривая Нерукотворнова дымом папиросы. – Черный день уже настал, а светлого не предвидится… Я хочу открыть в Пинеге для голодающих крестьян столовую. Бесплатную, естественно. Своя рука владыка! А вы, как священник, посодействуйте мне словом божиим.

Отец Герасим тяжко вздохнул. Женщина смотрела в окно. А там – в окне – виделось дальнее. И река, и лес, и запустение. Освещенный лучами заката, ехал всадник прямо на север; красная рубаха трепыхалась ветром на нем, как ярый язык пламени. Это было и красиво и даже как-то страшно.

– В таком деле, какое вы затеваете, – не сразу ответил священник, – необходимо слово не божие, а слово начальственное… Как начальство посмотрит!

– А разве начальству не все равно, на что я буду тратить свои капиталы?

– Сами посудите, какое сомнение в умах вы произведете. Горкушина покойного все знали. Копил человек. Недоедал, недосыпал. Все тужился, напрягая и дух и плоть свои… А вы – нате вам: столовая бесплатная! Приходи и ешь. Эдак-то любой жить захочет, чтобы без денег по обжоркам шастать. Вы этим народ наш, и без того непутевый, враз трудиться отучите. Доброй христианкой быть хорошо. Но потакать слабостям людским не нужно.

– Может, – резко спросила его Эльяшева, – еще что-нибудь расскажете мне… из области духовного?

– Духовное кончилось, – поднялся из-за стола Нерукотворнов. – Напоследки житейское выскажу… Берегите капитал свой, Екатерина Ивановна: вам он в приданое еще сгодится, любой вас с деньгами приемлет в радости и станет голубить, как голубицу. А коли профинтите его сейчас, так ваш будущий супруг строго ваше поведение осудит, и будет он прав…

По уходе батюшки Эльяшева навестила Земляницына:

– Ну, хватит лежать, юноша. Пусть хоть немного постель отдохнет от вас. Ссылка политическая не для того дана человеку, чтобы он валялся… Что вы там читаете?

– Да логарифмы вот… для души. Другого-то ничего нет.

– Нашли, что читать для души. Спятить можно! Я вас хочу послать в Архангельск, – поедете?

– Ого! А зачем?

– Артель плотников найдете и сюда пригоните.

– Но я же под надзором. Не имею права покидать Пинеги.

– А, чепуха! – отмахнулась Эльяшева. – Кого вы больше цените во мнении своем – меня или исправника? Или дочку его?

– Пожалуй, что вас, Екатерина Ивановна.

– Тогда собирайтесь. Своим приказчикам я не доверяю… Мне нужна еще посуда простейшая. Два больших котла. Ну, стекла. Ну, кирпич. Что там еще? Берите все оптом. Денег не жалейте.