Звезды над болотом

Свистел хорей над рогами оленей; плакал Ваталя-Лишний, завернутый в бересту и обложенный мохом; старая бабушка курила медную трубку и радовалась, что ее внук умеет петь такие дивные умные песни. А сам Тыко в пестрой рубахе из ситца поверх засаленной вшивой малицы часто спрыгивал с нарт, бежал с ними рядом. И щупал мешок с баранками – как бы не потерять «круглую еду», тогда беды не оберешься.

На рассвете аргиш уперся в крутой холм. А на вершине холма громоздился прямо в небо несуразной глыбой всесильный Нум – главный идол самоедов. Семь голов его смотрели в разные стороны, и вместо глаз мерцали свинцовые пули. А вокруг стояли помощники Нума – злые тадебции с мордами, облепленными кровью загнившей и пухом грязным.

Реяли над идолами полуистлевшие кушаки и ленты…

Ветер рванул с неба, провыл в кустах, застучало что-то вокруг, пошел стон по низине – и упали самоеды лицом в снег, лежали так долго-долго: страшно им было! Потом белого оленя из аргиша выпрягли, белую собаку из своры вытащили. Собаку Тыко сразу ударил ножом в горло, напоив свои руки собачьей кровью, и заползал вокруг тадебциев, мазал из по губам и выпуклым животам, просил на него сильно не сердиться.

Белого быка держала бабушка за задние ноги, а Тыко повернул оленя головой на восход солнца и задавил тесной петлей. Рухнул бык к подножию молчаливого старого Нума.

– Нумей! Нумей! – загорланил Тыко, и ветер отнес его голос в тайболу. – Ты тюакр темя пянд товахапад! [8]

Но еще не накормлены были хэги – мелкие прожорливые божки, которые (выструганные из палок) торчали вокруг Нума и тадебциев, словно частокол вокруг острога. Тут бабушка вытащила кота из мешка. Посмотрел котище, какая тоска вокруг и ни одной кошки не видать, сразу понял, что плохи дела его. Яростно зашипев, он пружиной – острой и сильной! – вывернулся из рук Тыковой бабушки. И понесся через тундру напропалую – куда глаза глядят.

А собаки – за ним. Опрокинули нарты. Хрястнулся мешок с баранками. «Круглая русская еда» сразу перестала быть круглой. Тыко схватил ружье – трах! И убитого кота, размотав за хвост, швырнул на прожор ненасытным древним болванам. Мало вам оленя, мало вам собаки, так вот вам еще и кот – жрите!

– Поехали, – сказал Тыко инькам своим…

Но, кажется, не насытился Нум. А может, не понравился кот гневным тадебциям. Едва отъехали они от капища, как нарты провалились в ручей тундровый. Вытащили мокрый мешок из воды, семь магических узлов развязал Тыко, а там, внутри мешка, половина баранок – в кашу… Попробовал Тыко – совсем невкусно!

– Скорей ехать надо, – заволновался он. – Нумей сердит на меня. Едем к русскому богу… До Николы святого едем!

Добрались до зырянского села. Тыко десять оленей привязал к ограде храма, сам вошел внутрь и сразу лег на пол, потому что сидеть и стоять не любил. Тут на него, на лежачего, дьячок хиленький с ремнем накинулся:

– Валяешься, падло сальное… Небось своим истуканам половину стада отдал, а Николе только десять… Вяжи еще!

Потом, умилостивясь, дьячок сказал:

– На Николу нашего смело рассчитывай – это у нас добрый тадебций: что ни попросишь, все выдаст. А сейчас – ступай! Да свечку-то хоть поставь, нехристь нечесаная…

Лежал уже перед ним Камень – сверкали вдали снежные горы, над ними пылили метели, а где-то неясно мерцал костер заблудшего охотника. Разложил Тыко мокрые баранки Стесняева на крыше зимовья, чтобы подсохли, сам в кабак пошел и туда четырех оленей отвел. Ему за это два стакана водки налили и еще обещали добавить. Он водку быстро выпил, закусил ее клюквой. Потом инькам с бабушкой надоело ждать мужа и внука – тоже пришли в кабак, ведя за собой оленей. Выпили водки, и тут стало им весело!

А ночью, когда все уснули, молодая жена колыбель лубяную, в которой Ваталя-Лишний лежал, взяла и повернула так, чтобы младенец огонь костра видел. Пусть на огонь смотрит всю ночь, косым станет; вырастет – зверя не сможет подстрелить. И подумав так, снова уползла в темноту чума, пьяная, нащупала место, где бы ей лечь, и – легла.

В эту-то ночь кто-то украл с крыши зимовья «круглую русскую еду», и утром взвыло от горя семейство Тыково. Ведь каждую баранку надо было – по уговору со Стесняевым – на песца обменять за Камнем!

Запустив руку за малицу, Тыко вынул своего личного хэга. Поднял с земли прут и больно высек бога по разрисованной морде. Потом размахнулся и далеко забросил идола в кусты…

Инькам своим он сказал:

– Плохой хэг был, дурак был. Дайте мне вон ту палку: я себе нового хэга вырежу – умного бога, доброго…

………………………………………………………………………………………

Екатерина Ивановна пригласила к себе священника, отца Герасима Нерукотворнова. Вот исправный был батюшка: слова от него худого никто не слыхивал. Пил даровой чай вприкуску, коли крошка хлеба на стол упадет – он ее в рот себе метнет с руки.

Да при этом еще сентенцию выведет:

– Нонеча хлебушко дорог стал. Эвон как… беречь надо!

Для приличия поговорили о разном. А больше – о комарах, которые уже стали донимать пинежского обывателя.