Звезды смотрят вниз

Его бил озноб. Чувствуя, что ему необходимо очутиться на воздухе, он повернулся, как слепой, и вышел из дому.

Он шел к «Холму» под проливным дождем, хлеставшим пустынную дорогу, но не замечал его. Он был словно в каком-то трансе. Сложенный листок бумаги, пролежавший четыре года на груди мертвого Роберта Фенвика, все открыл Артуру – все, что он подозревал, чего боялся. Больше не было ни подозрений, ни опасений. Теперь он знал.

В нем родилась глубокая уверенность, что ему предопределено было свыше увидеть записку Роберта. Смысл ее все рос и ширился в его глазах, принимал множество разнообразных неизмеримых значений, которых он пока еще не мог постигнуть, но которые все приводили к одному выводу: отец виновен. Гнев и презрение обуяли его. Теперь он хотел поскорее увидеть отца.

Подойдя к ступеням крыльца, он дернул звонок. Дверь открыла тетушка Кэрри. Она застыла в дверях, как в раме, глядя на Артура испуганными, широко открытыми глазами, затем с воплем радости обхватила руками его шею.

– О Артур, родной мой, – всхлипывала она. – Я так рада. А я думала… Я не знала… Как ты скверно выглядишь, мой бедный мальчик, просто ужасно! Но как чудесно, что ты вернулся!

С трудом успокоившись, она повела его в переднюю, помогла снять пальто, завладела его шляпой, с которой текла вода. Короткие восклицания нежности и жалости все время срывались с ее губ. Восторг, в который ее привело возвращение Артура, был трогателен. Она суетилась вокруг него, руки ее тряслись, губы дрожали.

– Ты пока, до завтрака, съешь что-нибудь, Артур, дорогой. Стакан молока, бисквит – что-нибудь, милый!..

– Не хочу, тетя Кэрри, спасибо.

Перед дверью в столовую, куда она вела его, он остановился:

– Отец уже вернулся?

– Нет, Артур, – ответила тетя Кэрри, запинаясь, обеспокоенная его странным тоном.

– А к завтраку он вернется?

Тетя Кэрри снова перевела дыхание; ее губы еще крепче сжались, и уголки их нервно опустились.

– Да, конечно, Артур. Он сказал, что к часу будет дома. Я знаю, у него сегодня очень много дел. Разные распоряжения насчет похорон. Все будет устроено самым лучшим образом.

Артур не делал попытки поддержать разговор. Он оглядывался кругом, отмечая про себя перемены, происшедшие здесь за время его отсутствия: новая мебель, новые ковры и портьеры, новая электрическая арматура в зале. Он вспомнил свою камеру, все, что он вытерпел в тюрьме, – и его пронизала судорога такого отвращения к этой роскоши, такая ненависть к отцу, что он задрожал всем телом. Такого нервного возбуждения, походившего на исступление, он не испытывал ни разу в жизни. Он почувствовал себя сильным. Он знал теперь, что ему делать, и желание сделать это поскорее было почти мучительно. Он обратился к тете Кэрри:

– Я ненадолго схожу наверх.

– Иди, Артур, иди, – заторопилась она с еще большей суетливостью. – Завтрак в час. И сегодня такой вкусный завтрак! – Она замялась, и голос ее перешел в тревожный шепот: – Ты ведь не будешь… ты не будешь огорчать отца, родной? У него так много дел, и он… он в последнее время немного раздражителен…

– Раздражителен! – повторил Артур. Казалось, он пытается вникнуть в смысл этого слова. Уйдя от тетушки Кэрри, он поднялся наверх, но пошел не в свою комнату, а в отцовский кабинет, в тот самый кабинет, который с самого детства был для него «табу» – священным и запретным местом. Посредине этой комнаты стоял письменный стол отца, массивный стол красного дерева, чудесно отполированный, с шариками по углам, с массивными медными замками и ручками, еще более священный и запретный, чем самая комната. Враждебно смотрел Артур на этот стол, прочный, солидный, как бы хранивший отпечаток личности Барраса, – ненавистный Артуру символ всего того, что разбило ему жизнь.

Резким движением схватил он кочергу, лежавшую у камина, и подошел к столу. Сильным ударом сломал замок, исследовал содержимое верхнего ящика… Потом – соседний замок, соседний ящик, – так, ящик за ящиком, он систематически обыскивал весь стол.

Стол был битком набит доказательствами богатства его хозяина. Квитанции, векселя, список неоплаченных закладных. Тетрадь в кожаном переплете, куда его отец своим аккуратным почерком записывал все ценности и доходы. Во второй тетради с наклеенным на ней ярлычком «Мои картины» против даты покупки указана была стоимость каждой приобретенной картины. Третья тетрадь заключала в себе список вкладов.

Артур бегло просмотрел колонки цифр: все под верным обеспечением, все чисто от долгов, все вклады – небольшими суммами, и не менее двухсот тысяч фунтов стерлингов в надежных ценных бумагах. Артур в бешенстве отшвырнул от себя тетрадь. Двести тысяч фунтов! Величина общей суммы, любовная аккуратность записей, обывательское благополучие, проглядывавшее во всех этих рядах цифр, бесили его. Деньги, деньги, деньги! Пот и кровь человеческие, превращенные в деньги! Люди не в счет: были бы деньги. Только деньги и ценятся. Смерть, разруха, голод, война – все пустяки, только бы были целы мешки с деньгами!