Звезды смотрят вниз

Артур взломал следующий ящик. Дух мщения владел им. Ему нужны были не эти свидетельства богатства, а нечто большее. Он был убежден в том, что план, план старых выработок «Нептуна», лежит где-то здесь. Он знал своего отца, закоренелого собственника. И как ему это раньше не пришло в голову? Отец никогда не уничтожал документов и бумаг; для него было мучительно, просто физически невозможно это сделать. Значит, если письмо Роберта Фенвика не лжет и план существует, то он здесь.

Ящик за ящиком, перерытые, летели на пол. Наконец-то в последнем, нижнем, – тонкий, свернутый трубкой пергамент, очень загрязнившийся и незначительный на вид. Совершенно незначительный.

Громкий крик вырвался у Артура. Вспыхнув от нервного волнения, он разложил карту на полу и, став на колени, стал ее рассматривать. Сразу видно было, что старые выработки, четко показанные на этом плане, тянутся параллельно нижним этажам дейка и отстоят от них не более чем фута на два. Артур всмотрелся еще внимательнее ослабевшими в тюрьме глазами – и различил на полях какие-то маленькие чертежи и расчеты, сделанные рукой отца. Это было последним, окончательным доказательством вины, последней каплей в чаше преступлений!

Артур поднялся с колен и не спеша свернул план. Все хитросплетения этого грандиозного обмана встали теперь перед его измученным взором. Он стоял посреди «священной» комнаты, крепко сжимая в руках план, глаза его горели, с лица еще не сошла бледность, печать тюрьмы. И при мысли о том, что он, осужденный, держит в руках доказательство вины отца, словно забавляясь такой парадоксальностью человеческой справедливости, он усмехнулся бледными губами. Приступ истерического смеха овладел им. Ему хотелось все громить, жечь, разрушать, хотелось разорить всю эту комнату, сорвать со стен картины, выбить окна. Он жаждал возмездия и справедливости.

С большим трудом овладев собой, он вышел из кабинета и спустился вниз. В передней остановился в ожидании, устремив глаза на входную дверь. Время от времени он с лихорадочным нетерпением поглядывал на высокие часы в футляре, прислушиваясь к медленному неумолимому ритму уходящих секунд. Но вот он вздрогнул: когда стрелки показали тридцать пять минут первого, к дому подъехал автомобиль, послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась – и в переднюю вошел его отец. Мгновение полной неподвижности. Глаза отца и сына встретились.

У Артура вырвался не то вздох, не то рыдание. Он едва узнал отца. Перемена в Баррасе была просто разительна. Он очень отяжелел, располнел, жесткие линии его фигуры стали рыхлыми и расплывчатыми. Одутловатые щеки, отвислое брюшко, складка жира над воротником и вместо прежней чопорной уравновешенности – суетливое оживление. Все у него было в движении: руки вертели и перебирали пачку газет, глаза шныряли во все стороны, стараясь увидеть все, что можно; душа жадно, деятельно отзывалась на все жизненные впечатления, тривиальные и ничтожные. И вдруг Артура осенила мысль, что вся эта искусственная деятельность вызвана стремлением утвердить настоящее, отвергнуть прошлое, не думать о будущем, что это окончательный результат разложения.

Он продолжал стоять на том же месте, спиной к лестнице, когда отец вошел в переднюю. Некоторое время оба молчали.

– А, вернулся, – вымолвил наконец Баррас. – Вот неожиданное удовольствие!

Артур не ответил. Он наблюдал за отцом, который подошел к столу, положил на него газеты и какие-то пакетики, болтавшиеся у него на руке. Передвигая и раскладывая все эти вещи на столе, Баррас заговорил:

– Тебе, конечно, известно, что война все еще продолжается. Я своих убеждений не изменил. И ты знаешь, что мне здесь бездельники не нужны.

Артур сказал глухо:

– Я не бездельничал, я сидел в тюрьме.

Баррас издал короткое восклицание, все еще переставляя вещи на столе.

– Ты сам предпочел тюрьму, не так ли? И если ты не одумаешься, то легко можешь опять угодить туда. Тебе это понятно или нет?

– Мне теперь очень многое стало понятно. Тюрьма хорошо помогает во всем разобраться.

Баррас перестал возиться с пакетами, искоса метнул взгляд на Артура. Начал ходить по передней взад и вперед. Вынул свои красивые золотые часы и посмотрел на них. Наконец сказал с плохо скрытой враждебностью:

– После завтрака у меня деловое свидание. Вечером – два заседания. Сегодня у меня очень трудный день. И мне, право, некогда с тобой рассуждать, я слишком занят.

– Слишком заняты подготовкой победы, отец? Это вы хотели сказать?

У Барраса лицо налилось кровью. На висках сразу заметно вздулись жилы.

– Да, если тебе угодно так ставить вопрос! Я делаю что могу, для того чтобы мы выиграли эту войну.

Крепко сжатые губы Артура злобно искривились. Мощный прилив безудержного гнева захлестнул его.