Звезды смотрят вниз

Все та же Дженни. Когда он принес ей цветы, она была очень довольна, но не потому, что любила цветы, а потому, что это докажет сестре, насколько она, Дженни, выше тех, кто лежит в этой палате. Дэвид подозревал, что Дженни сочинила для сестры какую-нибудь историю, без сомнения романтическую и хорошего тона. Точно так же отнеслась она и к тому, что при ее переводе в больницу Святой Елизаветы Дэвид выхлопотал для нее удобную комнату: это покажет новой сестре, как высоко ее, Дженни, ценит муж. Даже в больнице она сохранила свое легкомыслие. Это казалось невероятным, но это было так. Осудив грубость мужчин, она попросила Дэвида достать из сумочки (которую она тайком держала в ящике ночного столика) палочку губной помады. А под крышкой столика она прятала зеркальце, в которое смотрелась всякий раз перед приходом Дэвида. Держать зеркала запрещалось, но Дженни сохранила свое. Она объяснила Дэвиду, что ей хочется «выглядеть получше» для него.

Свернув с набережной и подходя к больнице, Дэвид, все время думавший о Дженни, вздохнул. Хоть бы все окончилось благополучно! Он от души на это надеялся.

Он посмотрел на часы перед подъездом больницы. Было все еще рано, слишком рано, но он чувствовал, что должен войти внутрь. Он не может ждать на улице, не может томиться здесь, он должен войти в больницу. Миновав швейцарскую, он поднялся наверх. Подошел к второй двери, за которой находилась Дженни, и остановился в высоком прохладном коридоре.

В коридоре было множество дверей: в кабинет Хильды, в комнату дежурной сестры, в приемную. Но взгляд Дэвида притягивала только одна стеклянная двустворчатая дверь операционной. Он смотрел на эту дверь, на ее два белых матовых стекла; было мучительно думать о том, что происходило за нею.

Дежурная сестра Клегг вышла из палаты; эта сестра не работала в операционной. Она посмотрела на Дэвида с кроткой укоризной и сказала:

– Вы очень уж рано! Операция еще только началась.

– Да, я знаю, – отвечал Дэвид. – Но я не мог усидеть дома.

Сестра ушла, не предложив ему пройти в приемную. Она оставила его здесь, и он стоял, прислонясь спиной к стене, стараясь быть как можно незаметнее, чтобы его не прогнали отсюда, и смотрел на белые матовые стекла операционной.

И в то время как он стоял, смотря на них, ему почудилось, что стекла стали прозрачными и он видит происходящее внутри. Ему часто приходилось присутствовать при операциях в военном госпитале, и все представлялось ему так ясно и четко, словно он стоял в самой операционной.

В центре зала стоит металлический стол, похожий скорее на сверкающую машину с рычагами и колесами, при помощи которых можно придавать этому столу самые разнообразные положения. Нет, пожалуй, на машину этот стол тоже не похож. Он похож на цветок – большой сверкающий металлический цветок, поднимающийся от пола на сверкающем стебле. Но это не цветок, не машина, а стол, на котором кто-то лежит. Сбоку у стола Хильда, с другой стороны – ее ассистент, а вокруг плотной стеной сестры, они словно напирают на стол и пытаются рассмотреть то, что лежит на нем. Они все в белом, в белых шапочках и белых масках, но руки у всех черные и блестящие: на руках – мокрые, гладкие резиновые перчатки.

В операционной очень жарко, слышится какое-то бульканье и шипение. У верхнего конца стола, на круглой белой табуретке, сидит врач, дающий наркоз, а подле него – металлические цилиндры, и красные трубки, и громадный красный мешок. Этот врач тоже женщина, и лицо у нее спокойное и скучающее.

Подле стола стоят большие цветные бутылки с антисептическим раствором и подносы с инструментами, которые вынуты горячими из пышущих паром стерилизаторов. Инструменты подаются Хильде. Хильда, не глядя, протягивает свою черную резиновую руку, в нее кладут инструмент, и Хильда начинает им действовать.

Она немного наклоняется над столом. Почти невозможно увидеть то, что лежит на столе, потому что сестры теснятся вокруг, словно стараясь заслонить его. А это – Дженни, тело Дженни. И вместе с тем это не Дженни, не ее тело. Все оно прикрыто, закутано белым, словно ради большей таинственности; повсюду белые полотенца.

Только один правильный квадрат на теле Дженни оставлен непокрытым, и этот квадрат резко выделяется на фоне белых полотенец, потому что он красивого ярко-желтого цвета. Это сделала пикриновая кислота. И внутри желтого квадрата все и происходит, внутри этого квадрата Хильда орудует своими инструментами в гладких резиновых руках.

Сначала – надрез; да, сначала надрез. Еще горячий блестящий ланцет медленно проводит четкую линию по ярко-желтой коже, и на коже появляются губы и улыбаются широкой красной улыбкой. Тонкие струйки чего-то красного брызжут из ухмыляющихся красных губ, а черные руки Хильды все движутся, движутся; сверкающие щипцы уже легли кольцом вокруг всей раны.

Новый надрез, все глубже и глубже внутрь красного рта раны, который теперь уже не улыбается, а хохочет, – так широко раскрыты губы.