Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Это меня всегда и отталкивало. Искусство не отвечало моим максимальным требованиям к нему, моей «регрессии в бесконечность». Оно не хотело взять меня с собой в эту бесконечность, оно бросало меня на произвол судьбы…

11 августа

До завтрака вышел прогуляться, сидел на скамье, в птичьем щебете и вдруг с небывалой остротой испытал старое, очень знакомое, но каждый раз всё же словно осеняющее, откуда-то изнутри, состояние отъединения от действительности, чувство освобождения от себя самого, которое непременно сопутствует банальному пониманию жизни как данности, пониманию того, что она навязана нам свыше, не является результатом тех или иных эдиктов с нашей стороны и даже не принадлежит нам.

Судьба — суть непреложное. И совершенно бессмысленное занятие — пытаться найти ей подмену, этакое более подходящее. Именно в ее рамках, уже заданных, следует находить необходимое для существования внутреннего пространства, а не пытаться вырваться из него, занять какое-нибудь другое. Ведь никому не придет в голову спрыгнуть на лету из самолета только потому, что в нем тесно, душно или потому что был сделан какой-либо просчет в выборе направления полета…

12 августа

Ясный, немного осенний день. Ветрено. В парке отовсюду доносится скрип, шум. Всё в движении. По яркому темно-синему небу плывут высокие, четко обрисованные облака, похожие на кучи ваты. Удивительное зрелище!

Вчера вечером открыл «Братьев Карамазовых» и был удивлен. Какие периоды! Как он водит за нос! В современной литературе и отдаленно нет ничего похожего. Не могу понять, что именно в повествовательной ткани Достоевского вызывает столь субтильное ощущение шершавости, фактуры. Дело, конечно, не в шероховатостях стиля, а в его особой манере развивать мысль или, может быть, в богатом, очень разнообразном синтаксисе.

По синтаксису, кстати, сразу понятно, чего автор добивается, на какую реакцию со стороны читателя он рассчитывает. Следя за синтаксисом Достоевского, я, например, мгновенно понимаю, что никакой он не «игрок», не «факир», не «волшебник» (по примеру Набокова, который любил выдавать себя за «мага», допуская тем самым серьезный промах во вкусе). Чувствуется, что ему не до шуток, что для него всё слишком серьезно. Видимо, это и захватывает — личность автора, а не то, о чем он пытается рассказать. Но примечательно и другое, то, что его повествование не успевает за мыслью — это характерно для всякого врожденного рассказчика. Я уверен, что он не успел сказать очень многого. Вот это и было бы самое интересное и самое захватывающее. Но так и все мы…

вечером

Совесть — вот он один из признаков таланта. Дается она каждому сообразно духовным и даже физическим возможностям. У людей неталантливых этот орган, как правило, недоразвит.

15 августа

В дневниках Толстого сегодня наткнулся на три неприятных места за 1904 или 1905 год.

Первое, где он перечисляет свои пороки и, в частности, говорит о том, что быть «хорошим учителем» — вовсе не означает уметь воплощать свои идеи в жизнь. Бывает, мол, что человек в этом беспомощен, но это не лишает его звания учителя, всему, мол, свое место. Но я перефразирую. Здесь же Толстой говорит буквально следующее: чего, мол, кривить душой, учитель я что надо, первый класс!.. Мне было неловко это читать.

Второй неприятный кусок — там, где он говорит о своей поездке к знакомому, кажется, к соседу по усадьбе. Тот сделал ему упрек в том, что сам он не следует до конца тем принципам, которые провозглашает во всеуслышание: говорите вы, мол, одно, а делаете другое. Вы утверждаете, что человек на землю прав не имеет, а сами продолжаете землю скупать… И каков ответ Толстого? Как, дескать, люди злы и как они не понимают его! Дескать, не нужно сетовать на их черствость и недоумие. Самое главное — помнить о «серьезности жизни», а в остальном Бог рассудит — Бог, а не люди. Ибо жизнь не для них, а для Бога!

Мне показалось, что Л. Н., несмотря на свои выпады против церковного ханжества, сам скатился до сомнительной аргументации, наподобие той, к которой прибегают люди, в вере в Бога находящие оправдание своему пуританству, а иногда и личному комфорту, ведь эти выгоды запросто можно извлекать из своей принадлежности к какой-нибудь хорошо сплоченной или обеспеченной пастве. Прикрываясь «верой», необязательно фальшивой, можно становиться и чистоплюем, и сибаритом. Для Бога ли жизнь — вот в чем вопрос. По-моему, для людей прежде всего. Можно было бы, конечно, добавить, что в этом и исполнение воли Божьей, что ради Него всё это и делается. Но, во-первых, хочется быть более категоричным: в таких вещах нужно уметь принимать твердые решения. А во-вторых, доказать это совершенно невозможно, здесь всё нужно принимать на слово.