Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

Интерес к благоустройству апартаментов на Нотр-Дам-де-Шам у Луизы пропал быстрее, чем Петр предполагал. Временно поселив у себя в квартире Мону, сама она на Нотр-Дам-де-Шам почти не появлялась. Но больше всего настораживал ее отказ ходить на занятия. Луиза отлынивала от учебы уже третью неделю подряд. Пытаясь призвать ее к благоразумию, Петр прибегал к последним аргументам: устрашал тем, что, ступив на эту стезю, «на бездорожье», она имеет все шансы стать вечной недоучкой — нет, мол, ничего хуже, чем дилетантизм. Он даже стал обещать ей за успехи в учебе какое-нибудь вознаграждение, вроде летней поездки «на край света», в которую она начинала мало-помалу верить, еще не зная, что он имел в виду не только Сейшелы, но и Москву.

Петр убеждал ее — хотя и сам не всегда в это верил, — что даже если она не видит в учебе никакой явной пользы, она должна продолжать посещать занятия, потому что это открывает перед ней возможности выбора дальнейшего рода занятий, а главное, позволяет ей общаться со сверстниками, от которых он невольно отдалял ее своим присутствием. Этими уговорами он всё чаще приводил ее в такое раздражение, что подчас недоумевал ее бурной реакции и время от времени даже начинал себя спрашивать, не скрывает ли она от него какие-то настоящие неприятности. Луиза уверяла, что причиной всему — мертвейшая скука, «запах тлена и пыли», который она испытывает от одного слова «искусство».

Еще не отойдя от простуды, она заболела ангиной. Казалось непонятным, где и как она могла подхватить ангину в тридцатиградусную жару. Несмотря на температуру, она отказывалась проводить весь день в постели, и чтобы она не чувствовала себя отрезанной от домашней жизни, в дневное время Петр устраивал ей спальню в своей рабочей комнате: перенес сюда телевизор, установил рядом с кроватью лучший в доме радиоприемник, на место кушетки перетащил из гостиной диван, выделил полку для книг, которые Мольтаверн периодически приносил ей по ее спискам из верхней библиотеки, где хранилась самая легковесная литература.

Как-то вечером Луиза перебирала содержимое старинной шляпной коробки, в которой хранились семейные фотографии, и Петру взбрело в голову обратить ее внимание на снимок одной из его теток — тети Надежды из Биаррица, на которую Луиза, по его убеждению, была поразительно похожа.

— Неужели ты считаешь меня такой… уродиной? — удивилась Луиза, разглядывая фотографию.

— Тетя слыла красавицей, — сказал Петр тоном благодушного упрека, — причем неприступной. Поэтому и прожила всю жизнь одна. Бывают такие случаи. Но я понимаю ее.

— Да это же какая-то снежная королева! Ты только посмотри на нее!

В дверь постучал Мольтаверн. В этот вечер, для разнообразия, они решили ужинать вдвоем, не выходя из рабочей комнаты Петра, и Мольтаверн принес им ужин на подносах. В меню: ветчина, запеченное в духовке морковное пюре, на десерт — любимый Луизой карамельный крем.

Поставив поднос возле ее кровати, Мольтаверн вышел за вторым подносом, с приготовленным для Петра холодным мясом, тут же принес виски и вино в графине, составил всё на письменный стол и молча удалился.

Не притрагиваясь к еде, Петр продолжал сидеть у распахнутого в сад окна. Он подлил себе виски и стал перебирать стопку прочитанных Луизой книг. Авторов многих романов, которые она читала, он не знал. К ночи собиралась гроза. В комнате появились комары. Петр встал, зажег свечу, воткнул ее в пустую бутылку. Комната сразу обрела какой-то иной вид, уютный и даже праздничный.

Луиза к еде почти не притрагивалась. Что-то неожиданно проронив — слов ее он не расслышал, — она опустила свой поднос на пол, встала с дивана и с каким-то необычным лицом подступилась к письменному столу, рядом с которым он сидел. Не сводя с Петра глаз, она вдруг скинула с себя бязевую юбку, которую иногда надевала к ужину, и английский свитер. Оставшись обнаженной, в одних носках, она убрала руки за спину и выжидающе смотрела на него.

Блестевшими в свете свечи глазами Петр смотрел на ее небольшую грудь с острыми лиловыми сосками, на тонкие, синеватые, лишенные загара колени, покрывшиеся гусиной кожей бедра.

— Скажи правду, что ты думаешь обо мне? — спросила Луиза.

— В каком смысле, Лобызенок?

— Я красивая, по-твоему?

Петр отложил книгу и умоляюще проговорил:

— Ты не ангину схватишь, а воспаление легких, Луиза!

— Что — Луиза? Что ты смотришь?.. Сделай что-нибудь!

Петр снял ноги с подоконника, толкнул фрамугу, чтобы прикрыть окно, взял ее ладонь и мягко произнес:

— Ну что с тобой все эти дни? Ты ведь не просто болеешь, Луизенок… скажи мне правду?

— Я прошу тебя… Ты можешь делать со мной все, что хочешь, понятно? — У нее задрожал подбородок. — Чего еще никогда не делал.

— Леон в гостиной, — сказал Петр.

— Выгони!

Глядя на нее беспомощно-укоризненным взглядом, Петр оставался неподвижен.

— Или ты охладел? А может быть, ты просто стал ханжой? — процедила она.

— Что ты лопочешь, Лобызенок…

Он попытался привлечь ее к себе, но она резко вырвала руку.

— Или ты не понимаешь, что я женщина? Не понимаешь?!