Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Том 2

О случившемся в Гарне Леон первые дни даже не думал, разве что мельком, когда его осеняло смутное сожаление о том, что он стал виновником умопомрачительного скандала, что он причинил боль Луизе, но самое главное — что она не поняла его. Сожаление о том, что он доставил неприятности Вертягину, казалось ему настолько невыносимым, что у него даже как-то не получалось думать об этом всерьез. Ощущение нереальности происходящего усиливалось еще и от какого-то парадоксального, задорного чувства, знакомого с детства, от которого Леон не мог избавиться, — что он отмочил нечто «крутое», во что никто наверное даже не верит. Мысли о случившемся, сами «факты», за которые ему предстояло отдуваться, вызывали в голове одну путаницу, здесь был сплошной туман. Переживания стали оформляться в нечто цельное и ясное лишь по истечении нескольких дней, когда Леон немного пришел в себя и начал пытаться заполнять, как его когда-то научили, нараставшую внутри пустоту, прокручивая в голове жизнь на воле. Он останавливался на некоторых эпизодах, просматривал их вновь и вновь и словно перематывал внутри себя видеокассету. В эти минуты он не мог не задавать себе вопроса: как всё это вообще могло случиться?

Ответа не было. Как не было ответов и раньше на все те вопросы, которые неизбежно вырастали перед ним в сколько-нибудь важные минуты его жизни.

Леону прекрасно было известно, что в определенных жизненных ситуациях он не способен держать себя в руках. Какая-то мощная, неукротимая сила, неспособность вовремя сориентироваться и сделать правильный выбор, какой-то неподдающийся контролю внутренний импульс заставляли его доводить начатое до конца. Иногда этой одержимости сопутствовало ощущение сознательного расчета (до странности отчетливое, это ощущение, однако, не помогало найти выхода из положения) или даже ясное представление о том, что он проделывает над собой эксперимент, стараясь проверить, насколько его должно хватить, где тот край, дальше которого он не сможет ступить больше ни шага, существует ли этот край вообще? А когда он достигал края — отступать было уже поздно.

Знал Леон и то, что наделен способностью оставаться на поверхности происходящего, страдая каким-то особым верхоглядством, — умел скользить по жизни одним местом, как масло по сковородке, как пропесочивал его капитан, командовавший его подразделением в Чаде. Врожденный дар идти напролом к поставленной цели часто оказывался для него спасительным, ограждал от еще более тяжких последствий. В Легионе без этого не удалось бы протянуть и одного пятилетнего контракта. Но это правило как-то само по себе распространялось и на жизнь штатскую, несмотря на то, что граница между возможным и невозможным на свободе оказывалась расплывчатой. Он не умел жить по-другому, потому что не находил того звена, в котором реальный, окружающий его мир смыкается с желанным, внутренним, с тем, в котором он мог бы считать себя хозяином положения, в котором поступками заправляла бы его собственная воля, а не чужая и не случай. Жизнь постоянно навязывала ему свои условия. В ее иерархически сложном, ступенчатом построении он занимал именно то место, которое и должен был занимать, которое ему было отведено с рождения. Хотел Леон того или нет, он ничего не мог изменить…

Но по-настоящему все эти мысли стали его преследовать в камере с того момента, как его начали вызывать на встречи с адвокатом. Ван Ден Берг, на которого была возложена его защита, молодой, благожелательно настроенный, но немного суетливый малый с холодными и мягкими руками, имел неприятную манеру беззвучно трястись от смеха по всякому поводу и без повода. Кто на этот раз проявил заботу о нем, кто послал ему платного адвоката, Леон не знал.

От назойливых вопросов Ван Ден Берг отмахивался, ограничивался расплывчатыми объяснениями, что следователя Берже настораживала поспешность его признаний и еще больше его полное непонимание последствий, которые из этих признаний вытекают. Вот поэтому, держась от греха подальше, тот и решил принять меры к тому, чтобы адвокат был привлечен к защите уже сейчас, в период следствия. Хотя следователь мог якобы проявить полное безразличие. Разве не за это он получал зарплату? По словам Ван Ден Берга, это говорило о том, что они имеют дело не с судебным молохом, а с «живым человеком»…

В это как раз и не верилось. Встречи с Ван Ден Бергом проходили в спешке. Он постоянно куда-то опаздывал. И поскольку Леон отвык от такого ритма общения, ничего серьезного из этих встреч не получалось — так, по крайней мере, казалось самому Леону. Второпях обрабатывая его своими советами и инструкциями о том, как следует вести себя на предстоящих допросах, Ван Ден Берг делал это с некоторой бестолковостью. Леон с трудом понимал, что от него требуется. Он не понимал, как и от чего он может себя выгораживать, какой смысл теперь валять дурака, если он уже во всём «чистосердечно» признался.