Звонарь

Это был скорбный час, когда священник вошел в стихаре и епитрахили, с причастием в дароносице, предшествуемый мальчиком, звонившим в колокольчик. Служанки тоже вошли в спальню своего барина. Старая Фараильд, служившая у него больше двадцати лет, плакала навзрыд: крупные слезы струились по ее щекам, стекали на четки. Все стали на колени. Годлив устроила нечто вроде алтаря на одном из комодов, застелив его еще не оконченным кружевным покрывалом, которое она готовила в дар Мадонне, она не подозревала, что ежедневно плела смертное покрывало для своего отца. На него поставили дароносицу. Послышался шепот молитв, взлетавших звуков, почти не развертывавших своих крыльев. Когда священник помазал лоб и виски умирающего святым муром, лицо последнего слегка содрогнулось. Почувствовал он что-нибудь? На лице Барб, стоявшей возле него и совсем расстроенной, отразилось это содрогание: душа ее была подобна зеркалу, отражающему в себе все отблески.

Священник взял дароносицу. Он приблизился к постели с причастием. Все преклонились. Колокольчик снова зазвенел резко и нежно. Это был легкий звон, капельки звуков, окропившие комнату.

Ван Гулю полуоткрыли рот, чтобы вложить причастие. Тем, кто был возле него, показалось, что перед тем, как сомкнуться, его губы что-то прошептали. Барб ужаснулась, преисполненная надежды. Она утверждала, что отец говорил, что она явственно слышала его слова, он сказал: «Они прозвонили…»

Бессознательный шепот, смутные образы бреда! Может быть, трепет воздушных волн проник в него, соединил его с жизнью. В таком случае, слова Барб подтверждались. В ту минуту, когда его помазывали муром, звон колокольчика коснулся его слуха, передавшего его мозгу при помощи единственного нерва, остававшегося еще бодрствующим: «Они прозвонили!» Он услышал последнее эхо жизни. На грани смерти до него донесся звон колокольчика…

Но почему он сказал «они»? Барб, слишком взволнованная, слишком близко созерцавшая смерть, вероятно, сама придумала эту фразу.

Весь день длилась агония. В домах умирающих царит молитвенная тишина: в спальню из музея часов доносилось скрипучее тиканье. Маятники двигались, колеса, казалось, мололи время. Это был непрестанный раздробленный, отчетливый шум. Годлив умилилась: ее отец так любил часы! Они были его самыми надежными, самыми близкими друзьями. Что с ними теперь будет? Барб этот шум раздражал: он слишком терзал ее нервы. Она попросила Жориса заставить их замолчать, остановить длинные маятники, коловшие ее сердце, и колеса, наносившие ему раны.

Дом стал немым. Казалось, что он уже умер, не дождавшись смерти своего хозяина.

Состояние последнего ухудшилось к вечеру. Его дыхание замедлилось и стало глубже. Лиловые жилки расширились. Лицо стало багровым, лоб был покрыт крупными каплями пота, как венцом из слез. По временам тело содрогалось от конвульсий. Еще крепкий старик боролся со смертью. Он вытянул ноги и опирался ими в спинку кровати, чтоб лучше защищаться.

Вдруг показалось, что поединок кончился.

Тело успокоилось. Жилки побледнели. Лицо приняло безмятежное выражение и почти улыбалось. Оно озарилось сверхъестественным блеском, словно его коснулся нездешний свет. Присутствовавшие, остолбенев от изумления, увидели, что больной зашевелился, как будто возвращаясь к жизни.

Они услышали, что он произнес, с лицом, сиявшим блаженством: «Они прозвонили!.. Они прозвонили!»

Приподнявшись немного, он вытянул руки и оперся на них: так на поверхности каналов приподнимаются на своих крыльях умирающие лебеди. Старик умер – как будто улетел – весь белый!..

Барб забилась в жестоком припадке. Жорис унес ее и положил на постель, она долго не могла встать с нее. Вернувшись в спальню, он взглянул на своего друга, обладавшего таким благородным сердцем, бывшего первым апостолом возрождения Фландрии. Он отдыхал, с видом избранника… В нем уже не было ничего человеческого. Это был мрамор, бюст, изображавший то, чем он был, в преображении искусства, более чистая красота. Годлив быстро привела в порядок его одежду, омыла его – наскоро, чтоб не тревожить его, не причинять ему боль. Она молилась, стоя на коленях, обливаясь молчаливыми слезами.

Увидав Жориса, она сказала:

– Барб была права. Вы слышали его последние слова? Он сказал два раза: «Они прозвонили!»

– Да. Он думал о своих часах, это была мечта всей его жизни. Ему показалось, что они, наконец, прозвонили все вместе.

Годлив снова погрузилась в молитву, совесть укоряла ее за то, что она позволила себе разговаривать возле мертвеца.

В этот жаркий летний вечер в комнате, переполненной запахом лекарств, стало нестерпимо душно. Ее следовало проветрить. Жорис растворял окно, выходившее в сад с зелеными лужками и деревьями. Он смотрел, ничего не видя, омраченный созерцанием смерти. Это было уроком, преподанным ему с порога бесконечного.

«Они прозвонили!» Борлюйт понял. Старик, умирая, достиг осуществления своей мечты. Значит, он не напрасно надеялся и желал. Осуществление зависит от силы желания. Усилие все завершает. Оно удовлетворяет само себя и исполняется само в себе.