Звонарь

Вдруг она обернулась. Послышались чьи-то шаги. Кто-то приближался к ней в сгустившихся сумерках: Жорис… Ее душа видела его. Она вздрогнула и побледнела. Кровь отлила от ее лица и прихлынула к сердцу красной, теплой водной. Она почувствовала, что в груди ее потеплело, словно ее коснулась ласка счастья. Развернулась роза, принося благоухания мая.

Человеческая тень вырастала, приблизилась к ней и прошептала: «Годлив!», очень ласково, наклонившись над ее плечом.

– Жорис, это ты? – сказала она, еще неуверенная в своем счастье.

Потом она указала ему на стул, который приготовила рядом со своим. Не глядя больше на него, не говоря ни слова, она опять раскрыла молитвенник и стала читать брачные благословения.

Жорис глядел на нее, зараженный ее светлой набожностью: она преображала грядущее преступление. Она признавалась в своей любви перед Богом, без угрызений совести, с радостью и уверенностью, как если б она видела его благословляющим ее из глубины таинственного рая. Это не было самообманом, желанием успокоить свою совесть: она совершала брачный обряд. Может быть, она была права с точки зрения вечности. Жорис почувствовал, что его затопила великая радость.

Прочтя все молитвы, она сняла перчатки. Он глядел на нее, заинтересованный. Что она хочет делать? Она вынула из кармана футляр с обручальными кольцами, с двумя золотыми тяжелыми кольцами. С набожным чувством она надела одно из них на свой палец. Потом взяла руку Жориса и надела ему другое. Сжав его руку в своей целомудренным пожатием, она спросила, с выражением самой нежной доверчивости:

– Ты всегда будешь любить меня?

Их кольца соприкоснулись, звенья таинственных уз, которые благословил Бог навсегда, нерасторжимой законной любви.

Годлив опять стала молиться. Она не защищала больше свою любовь перед небом. Лицо ее выражало экстаз: она говорила Богу о своем счастье.

Сняв перчатки, она о них забыла. Они упали на пол. Собираясь уходить, она стала искать их. Жорис нагнулся и поднял их: в эту минуту он заметил, что их стулья стояли на одной из погребальных плит, которыми во многих местах вымощен старый кафедральный собор. В этой часовне находился целый ряд могил. На некоторых плитах были почерневшие изображения мужчин и женщин, закутанных в саваны, с виноградными гроздьями, окруженных евангельскими атрибутами.

Годлив тоже увидела. Под их ногами была могильная плита. На ней виднелись очень старинные даты, полустертые буквы имени: оно, в свою очередь, умирало на плите, разлагалось, возвращалось к небытию. Погребальные эмблемы! Как она не заметила этого раньше? Их любовь родилась на смертном прахе.

Но досадное впечатление рассеялось. Их счастье было так велико, что смерть не могла омрачить его. Так во время деревенских праздников, по вечерам, влюбленные пары покидают танцы и обнимаются, прислонившись к стене кладбища.

Притягательность любви и смерти! Страсть Жориса и Годлив приобрела от этого еще большую значительность.

В этот вечер, обладая друг другом, они думали, что каждый из них умирает немного один в другом.

VII

Какое забвение дает нам любовь! Оба чувствуют себя как бы на острове, на очарованном острове, куда не может проникнуть прежняя жизнь. Больше никого не нужно. Живут первобытной жизнью. Ни честолюбия, ни грез об искусстве, никаких интересов, торжествующая праздность: освобожденная от всего душа вслушивается сама в себя.

Годлив чувствовала себя бесконечно счастливой. Ее еще не терзали укоры совести.

Жорис переживал освежающую радость выздоровления. Его прежняя жизнь, черные дни, гнев Барб, сожаление о потерянном счастье – все исчезло и было таким далеким. Все это было не с ним или, если и с ним, то в другой жизни. Он удивлялся, что раньше так увлекался тем, что теперь нашлось ему совсем мертвым. Чем была его любовь к городу, как не вымышленной мертвой страстью, которой он увешался в одиночестве. Это была любовь в подземелье. Какой ужас любить смерть, когда жизнь тут рядом, совсем простая и такая прекрасная! Любовь – единственное благо. Жорис долго не знал ее. Он выдумал себе цель жизни и в течение многих лет жил в мире грез, то есть в мире лжи. Он понял, что мечта о красоте Брюгге была выдумана им самим. Даже осуществленная, она не даст ему настоящего счастья, у него останется горечь сожаления о потерянных годах и жизни, принесенной в жертву. Нужно наслаждаться минутой, нужно сливать свое тело с солнцем, ветром, цветами.

Жорис жил праздно и счастливо. Любовь заменяла ему все. Его дни были наполнены Годлив. Он забросил свои работы. Наполовину реставрированные фасады тоскливо ждали момента, когда ему захочется освободить их от лесов, снять с них все пелены и обнажить их, излеченных от старости. Он забыл даже о своем проекте реставрации старинного здания академии. Он уже было начал составлять планы, задумал восстановить его в колоссальных, суровых линиях: это покрыло бы имя его новой славой.

Слава? Химерическая ложь! Разве можно, ради посмертных прославлений, убивать в себе жизнь?