Звук, который ты захочешь услышать

**** Легкая гипербола, Николай I умер в 1855 году, за 93 года до описываемых событий.

***** До 1933 года — театр Корша, сейчас в этом здании Государственный театр наций.

****** Старая шутка о том, что женщина из ничего может сотворить шляпку, салат и скандал.

******* В РИ новых академиков, числом 35, ввели без выборов, указом правительства, 15 июля 1948. Указ в «Правде» напечатали 28 июля, за три дня до начала печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ.

Глава 14

Ночью Иохель проснулся от того, что в соседней комнате кто-то экспрессивно что-то рассказывал по-итальянски. Диктор делал только небольшие паузы, необходимые для короткого вдоха и продолжал пытаться донести до слушателей максимум информации о том, чего они не могут увидеть.

«На футбольный репортаж похоже», — подумал он, слушая захлебывающийся от азарта голос диктора. В подтверждение его слов крещендо завершилось протяжным «Гоооооооол!». Восторги по поводу забитого мяча разбудили и Полину.

— Слушай, что это? Кто кричит? Что-то случилось? — сонно пробормотала она. — Это Сидор, что ли?

— Он, поганец. Радио свое слушает, — сказал Иохель, вставая. — Сейчас я его заткну. Брюки только найду.

— А то он твоей задницы не видел. Мне же на работу с утра. Скажи ему, что я его убью вместе с его радио, — пробормотала Полина, укрываясь с головой и поворачиваясь к стене.

Брюки Иохель всё же натянул и пошлепал в комнату к Сидору. Тот сидел перед приемником, зачарованно глядя на панель, и даже не обратил внимания на то, что кто-то вошел.

— Сидор! — окликнул его Иохель.

— А? — вздрогнул Синицын. — А, это ты, Моисеич. Слушай, — восторженно начал рассказывать он, — наверное, футбол передают. Я случайно поймал. Не по нашему рассказывают. Но очень интересно. Я аж заслушался.

— Сидор, сейчас уже час ночи. Все легли спать. Полине завтра на работу. Ты мешаешь. Предупреждал же, чтобы тише. Заканчивай. Выключай радио и спать. Всё. Понятно?

— Понятно, — разочарованно протянул Синицын, выключая приемник. — Спокойной ночи.

* * *

Второй сеанс с пациенткой, живущей на Соколе, прошел как по нотам: воздействие понадобилось минимальное, женщина и так чувствовала себя прекрасно. Она выглядела счастливой и постоянно чему-то улыбалась, будто радовалась вновь обретенной возможности делать это. Еще более великолепно чувствовал себя ее муж, к которому, похоже, наконец-то вернулось семейное счастье во всех его проявлениях. На всякий случай, Иохель, введя Людмилу в транс, постарался еще больше сгладить негатив от травмы, но именно на всякий случай. После сеанса она тут же упорхнула со своим сыном на прогулку. Ее муж, Олег, прощаясь, протянул ему конверт (в глаза бросился смешно выглядывающий из-за сгиба красноармеец, держащий в руках винтовку), но доктор и в этот раз отказался от денег, промычав что-то невразумительное — он так и не придумал веской причины для отказа. Генеральская кубышка, даже с учетом неожиданной тяги Сидора к поповскому фарфору и серебряным столовым приборам, вряд ли закончится в ближайшие годы, так что нужды в деньгах не было.

Но на следующий день, когда Иохель пошел к Гуревичу с отчетом о проделанной работе, он получил от Михаила Осиповича неожиданную выволочку. Профессор, едва поздоровавшись, открыл ящик письменного стола и достал конверт, скорее всего, тот самый, от которого Иохель отказался накануне, по крайней мере, картинка со стоящим с винтовкой наперевес красноармейцем — была такая же.

— Это Ваше, Иохель Моисеевич. И в следующий раз, извольте сами рассчитываться со своими пациентами, — строго сказал он. — Я Вам не почтальон какой-нибудь.

— Но Михаил Осипович, я же не…, — начал оправдываться Гляуберзонас. Он чувствовал себя сейчас ужасно неловко. Деньги брать он не хотел. Оставлять их Гуревичу было бы невежливо, а ехать к пациентам, чтобы вернуть, выглядело бы глупо. Иохель взял конверт и, не глядя, запихнул в карман брюк.

— Да Вы садитесь, — показал ему на стул Михаил Осипович, при этом голос его значительно потеплел.

— Понимаете, я же не хотел…, — начал было Иохель, решив объяснить, почему не взял деньги.

— Иохель Моисеевич, голубчик, послушайте меня. Давайте я Вам объясню, как оно обстоит у нас. Не знаю, как там в хирургии или в акушерстве, я там не работал, кухни их не знаю. Но в психиатрии от благодарности пациентов отказываться нельзя. Ни от какой. Дали деньги — возьмите. Принесли три яблока и десяток куриных яиц — и их берите. Что Вы с этим всем сделаете потом, не так уж и важно. Можете отдать сотрудникам, накормить бездомную собаку, сжечь — не имеет никакого значения. Главное, — Гуревич снял очки и размял переносицу, — что родственники уйдут с уверенностью, что они доктора отблагодарили. Вы только не подумайте, что я призываю к мздоимству, боже упаси. Просто… родственники наших пациентов, они… тоже люди особенные. И если Вы отказываетесь от их подарка, они сразу же начинают думать, что доктор что-то сделал не так и лечение его никуда не годится. Понятно?