Двадцать жарких дней, пока продолжалось ее полевое обучение, Элейн работала бок о бок с Майком Барбьери, а еще с лидером местной общины, невысоким молчаливым мужчиной, усы которого прикрывали заячью губу. У него было простое имя: Карлос, просто Карлос, и было что-то таинственное, даже пугающее в этой простоте, в отсутствии фамилии, в том, как он появлялся из ниоткуда, подобно призраку, чтобы забрать их утром, а потом так же незаметно исчезал после того, как привозил вечером домой.
По взаимной договоренности Элейн и Барбьери обедали в доме Карлоса в промежутках между напряженной работой с крестьянами из окрестных деревень, общением с местными политиками и переговорами с землевладельцами, всегда безуспешными.
Элейн обнаружила, что вся работа в поле – сплошные разговоры: обучать крестьян выращивать цыплят так, чтобы мясо у них было нежным (для этого их нужно оставлять в загоне, а не выпускать на волю), убеждать политиков построить школу своими силами (на помощь правительства никто не рассчитывал), а чтобы не выглядеть в глазах местных богачей крестоносцами антикоммунизма, приходилось сначала садиться с ними за стол и пить, пить до тех пор, пока слова не начинали путаться.
«Так что я езжу верхом на полудохлых лошадях или разговариваю с полупьяными, – писала Элейн своим бабушке и дедушке. – Но я думаю, что при этом незаметно для себя учусь. Майк объяснил мне, что по-колумбийски это называется «
В последние выходные стажировки приехал Рикардо Лаверде. Он сделал это неожиданно, не предупредив и ни о чем не спрашивая, просто сел на поезд до Ла-Дорады, оттуда добрался до Капаррапи на автобусе, а там спросил, как найди гринго, о которых, разумеется, знала вся округа. Элейн не удивилась, что Лаверде и Майк Барбьери быстро поладили: Барбьери отпустил Элейн после обеда, чтобы она показала здешние места своему парню из Боготы (он так и сказал: «твоему парню из Боготы»), и они договорились вместе поужинать. Через несколько часов у костра в поле с кувшином гуарапо[41]
Рикардо и Барбьери обнаружили, как много у них общего: оказалось, отец Барбьери был почтовым пилотом, а Рикардо не любил агуардьенте, они обнимались и говорили о самолетах, у Рикардо горели глаза, когда он рассказывал о летных курсах и своих учителях, затем пришла очередь Элейн похвалить Рикардо и повторить чужие комплименты его таланту пилота, потом Рикардо и Майк в ее присутствии говорили о том, какая она хорошая девушка, какая красавица, да, сказал Майк, у нее такие красивые глаза, особенно глаза, согласился Рикардо, и они хохотали и секретничали, как будто знали друг друга с детства, а не только что познакомились, пели «Потому что она отличный парень» и хором сетовали, что Элейн придется уехать в другое место, да пошла она, эта Ла-Дорада, да пошло оно все, они выпивали за Элейн и за Корпус мира,Все трое добрались до города верхом, как переселенцы в старину (хотя на таких тощих кляч переселенцы не сели бы ни за что на свете), и в глазах Рикардо, который учтиво помогал ей нести багаж, Элейн увидела то, чего раньше не видела: восхищение. Восхищение ею, той легкостью, с которой она освоилась на новом месте, тем, как ее полюбили люди всего за три недели, с какой естественностью и в то же время неоспоримым авторитетом она объяснялась с местными жителями. Элейн увидела восхищение в его глазах и почувствовала, что любит его, что она неожиданно испытывает новое и более сильное чувство к этому мужчине, который, казалось, тоже любил ее, и она вдруг подумала, что наступил тот счастливый момент, когда Колумбии, похоже, уже нечем ее удивить. Правда, всегда может случиться что-нибудь непредвиденное, колумбийцам всегда удается оставаться непредсказуемыми (в поведении, в манерах: никогда не знаешь, о чем они думают на самом деле). Но Элейн контролировала ситуацию.
– Спроси меня, я «попала в десяточку»? – попросила она Рикардо, когда они сели в автобус.
– Ты попала, Елена Фритц? – спросил он. Она ответила:
– Даже не сомневайся.
Элейн не знала, как сильно она ошибалась.
V. Для чего жить?