Леонид Николаевич Панасенко
Теперь мне отлично видно и близкие холмы, и рощицу низкорослых деревьев, и даже остатки Скалистой стены у горизонта – старые каменные уродцы, гребень великана, который обронили по меньшей мере тысячу лет назад. А над всем этим возвышаются две башни. Та, что поменьше, – наш звездолёт, а та, что в небе купается, – Хрустальное чудо. Эта строгая прекрасная башня – олицетворение тайны и нашей беспомощности.
Леонид Николаевич Панасенко , Леонид Панасенко
— Ненаглядная, ведущий курорт Обитаемых миров, аналог Земли, — зашелестел бесстрастный голос. — На планете находится на сегодняшний день свыше восемнадцати миллионов отдыхающих и обслуживающего персонала. Вспышка острой спонтанной лейкемии зарегистрирована четвёртого марта. Жалобы — лихорадка, слабость. Экспресс-анализы показали, что у всех четырёхсот шестидесяти пациентов кровь наводнена молодыми патологическими клетками. География эпидемии…
— У вас не найдётся спичек? — спросил он. Голос был глуховатый и немного простуженный. Я молча подал зажигалку. Когда незнакомец не без труда добыл огонь, я пристальнее вгляделся в его продолговатое, загрубевшее от ветра и солнца лицо. Мне показалось, что я уже где-то видел эти пронзительные ясно-карие глаза, морщины, которые будто шрамы пересекали лицо, эти короткие усы. Но где?
Ещё более зловещим и непонятным было то обстоятельство, что зеркальники каждый раз проецировали на своих телах изображение жертвы. Теперь на всех огромных дисках светилось лицо Николая Балькарселя — обезображенное смертью, с застывшими в глазах ужасом и непониманием происходящего. Тела зеркальников иногда колебались, и изображение лица как бы оживало — поворачивались глаза, приходили в движение губы…
Бегу в том направлении, куда покатился мяч. Где же он? Пыльную тьму кое-где прорезают золотистые солнечные нити. Одна из них дрожит прямо перед глазами. Вот, кажется, мяч. Наклоняюсь, чтобы схватить его и пуститься наутёк, но правая рука вдруг уходит в пустоту, её выворачивает непомерная тяжесть. В моей руке...
СОДЕРЖАНИЕ Леонид Панасенко — Статисты Андре Рюэллан — Мемо
Андре Рюэллан , Леонид Николаевич Панасенко
– Ты всё это сам нарисовал, мальчик? Мигель съёжился, ожидая пинка. – Ты же маленькое чудо, мальчик, – удивлённо покачал головой незнакомец. Он долго и пристально рассматривал фантазии Мигеля. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты – чудо?
«Пятнадцять ярусов по десять этажей. Через каждые три яруса — зоны отдыха, так называемые "висячие сады"… Часа за три управлюсь», — подумал Лоусон. В свои сорок два он сохранял неплохую форму. Этому помогали утренняя гимнастика и ежедневные занятия на тренажёре. Первые десять этажей Генри одолел на одном дыхании. Дышать на лестнице, впрочем, не очень-то и хотелось. Ступени грязные, везде пыль, на площадках горы мусора.
Противоположный берег Стикса и есть конец линии жизни, хотя формально он, Адам, умер позавчера. Но почему перевозчик такой невозмутимый? Может, он глуховат и не слышит его? – Я не хочу туда, старик, – сказал Адам как можно громче и убедительней, вынув изо рта монетку, чтобы не мешала. – Я большой жизнелюб, и мне нечего делать в царстве теней. Отпусти меня или дай хотя бы отсрочку.
Он запрокинул голову, всматриваясь в фигуры Атланта и Кариатиды. – Мне нравится! – заключил мэр. – Вон какая она воздушная да капризная: ишь, отвернулась, не подступись, будто знатная дама. – А как вам Атлант? – спросил скульптор, и довольная улыбка озарила его лицо. – Глаз с неё не сводит, – засмеялся мэр. – А ему следует балкон поддерживать. – Значит, поймал я их линию, – загадочно сказал скульптор.
Письмо начиналось то ли с молитвы, то ли с воззвания: «О вы, пьющие нектар мысли в других мирах! Спешим сообщить о себе в год 387 341 после 46 миллионов от первого Медосбора мысли, пока время процветания не сменилось временем упадка и сна разума. Знайте, что мы есть!»
Он оторвал предохранительный целлофановый язычок, и брошюра легко раскрылась. От тонкой, как бы даже просвечивающей бумаги повеяло запахом хвои. На обложке значилось: «Проходная пешка, или История запредельного человека». Имя автора ничего Ивану Ивановичу не сказало. Зато, взглянув на год выпуска, он почувствовал лёгкое удовлетворение: 2978. Так всегда! Копии делать научились, а опечатки как были, так и остались.
«Учёные называют это феноменальное явление "миграцией растений", — говорил диктор. — Их теории в нескольких словах можно выразить так: континентальные сообщества флоры могут, оказывается, иметь примитивное сознание… Безжалостность человека, объедки цивилизации и отходы промышленности, смог, засухи, эрозия почвы… И вот у наших растений наконец сработал инстинкт самосохранения».
Поздний гость прошёл в комнату и сдержанно, старательно выговаривая слова, поздоровался. Потом, быстро заглянув в глаза Джамбаттисто, скорее приказал, чем попросил: – Мне нужны все книги Еретика!
«Поливит», при всём уважении Славика к Службе Солнца, архинеразумная затея. Поливит – много жизней. Так названа наша экспериментальная станция. Здесь установлено два аппарата, которые могут подключить мозг любого человека к сознанию одного из двухсот «актёров». Их отбирали долго, с такими придирками, какие не снились и космонавтам.
Уже через минуту он знал всё: случайный метеор-привидение настиг его корабль, автоматы не успели сманеврировать, и пришелец вывел из строя двигатели и направленные антенны связи. Он знал, что это конец, что за орбитой Плутона с этого момента путешествует в безвестности мёртвый обломок прекрасной машины для покорения пространства. Алексей знал всё это в первую же минуту после катастрофы, и всё же последующие дни спал и ел впопыхах: упрямо и последовательно отыскивал выход из ловушки судьбы.
– Задержитесь на минутку, – попросил его всё тот же голос. – Я сейчас войду в тело. Рэй наконец заметил, что воздух шагах в десяти от него как-то странно колеблется и струится, будто там прямо на глазах рождался мираж. В следующий миг раздался негромкий хлопок, и на берегу появился высокий незнакомец в чём-то чёрном и длинном, напоминающем плащ. Остро запахло озоном.
Взгляд привычно скользнул по залам, остановился на трёх этюдах, которые висели напротив неё в простенке. Средний – она запомнила – назывался «Итальянский пейзаж» и изображал гондольера, чем-то похожего на кавказца. Такой же смуглый, худощавый, но, по всему видно, не наглый, а просто молодой и весёлый: улыбается, направляя веслом лёгкую гондолу, напевает про себя...
Он жил уже четвёртую жизнь – двести сорок восемь лет от первого рождения и немногим больше тридцати от последнего – и каждый раз, меняя износившийся организм, до мельчайших деталей воссоздавал и свою не очень удачную телесную оболочку. Его приверженность к традиционной биоформе другие Импровизаторы считали чудачеством, прихотью мастера, потому что любая стабильность в изменяющемся мире всегда стоит немалых усилий, гораздо проще придумать себе тело более современное и удобное для работы...
Он снова закурил. Затягивался глубоко, стараясь унять себя, — у него дрожали руки. Кусочек цветного стекла волшебным образом обнажил сущность вещей. Мир, оказывается, полон сил и неистребимой жизни. В нём так много тепла и смысла…