Это был теплый, солнечный день. Люк сидел дома у окна и уже собирался вздремнуть, когда Нарси впустила в гостиную Ормсби. Люк кивнул ему. Не слишком приветливо, чтобы не возомнил невесть что, после того как пропал на… надолго, – но и достаточно вежливо: он еще может пригодиться.
— Здравствуйте, мистер Малфой…
Нарси кусала губы и дергалась, как грязнокровка. За ней – еле доставая макушкой до плеча – маячила Пэт. Помяни грязнокровку…
Слух обострился вдруг, и он услышал конец фразы:
– …удобнее. И никаких неприятных процедур. Поверьте, мистер Малфой, это лучший выбор.
Он поднял глаза на Ормсби. Перевел на жену. О чем они?
— Клиника святой Элизабет, Люк, – ровно проговорила Нарси.
Морильня. Морильня святой Элизабет. Он выпрямился и задышал часто. Там кончила свои дни Вальбурга. Там Мульциберы держали тело Джордана, не желая хоронить кусок мяса, в который превратили их сына дементоры. Там…
— Коновал! – выдавил он и упал на подушки кресла. – Мерзавец. Шарлатан…
— Мистер Малфой, поверьте, мы…
Он не мог отвернуться, но закрыл глаза. За полновесные галеоны – такое отношение… Кретины. Глупости, Нарси найдет нормальных врачей. Лучших врачей. В конце концов, имя Малфоев еще кое–чего стоит. Нарси найдет – и…
И все будет хорошо.
Он заплакал.
На каминной полке висело четыре чулка. Никто не спрашивал, для кого четвертый: мать неизменно вешала его туда каждое Рождество.
— Вечером привезут отца, – сказала она двадцать восьмого утром, застыв над неочищенным яйцом. – Хорошо, что елка еще не осыпалась.
Елки в Хогвартсе ставили еще до начала каникул, и они исправно зеленели весь январь, но стабилизирующее заклятье отбивало запах. Они с отцом любили свежий запах хвои, и раньше, когда… раньше ставили новую елку раз в три дня все каникулы. Первое Рождество без елки было в год, когда все рухнуло.
Отец дома – это было настоящее рождественское чудо: ему ведь так редко становилось лучше зимой. Может быть, что-то в жизни начнет налаживаться наконец? От дома остались жалкие руины, но ведь цело еще папино любимое кресло, еще цел камин, в котором так весело трещат дрова зимними вечерами, мороз по–прежнему разрисовывает узорами стекла…
— Ему лучше? – затаив дыхание переспросил Драко.
— Он умирает.
Мать аккуратно положила ложечку на край яичной подставки и сцепила пальцы с коротко подстриженными ногтями.
— Луна, могу ли я попросить вас…
Луна улыбнулась.
— Конечно, миссис Малфой. Я поживу в Лондоне, нам все равно пора готовить номер.
Они одновременно встали из-за стола. Драко остался сидеть. Рукоять вилки врезалась в левую ладонь, рукоять ножа – в правую.
Чуда не произошло.
Драко Малфой был плохим сыном. Он был некрасив, неумен, неловок, в нем никогда не было ни отцовского обаяния, ни отцовского аристократизма. То, что отец, несмотря на это, продолжал его любить, было чудом. Чудом, недоступным для Драко, потому что отцовского великодушия он тоже был лишен. А потому Драко старался жить так, чтобы чудо продлилось дольше. Чтобы отец не лишил его своей благосклонности. Получалось плохо.
Он никогда не задумывался, любит ли отца. Отец просто был. Всегда. Приятели и недруги, учителя, работодатели, родственники и знакомые приходили и уходили. Отец оставался рядом. И его болезнь… Драко даже не понимал сначала, из-за чего столько суматохи. Отец ведь НЕ МОЖЕТ умереть. Так не бывает. Никогда не было. Конечно, случались простуды, мигрени, когда мать строго говорила «папа болен» – и Драко ходил на цыпочках. Но ведь это все не всерьез. Приходил доктор, и отец вскоре вставал как ни в чем не бывало. Отец был вечен. Был…
Когда Драко привел к отцу Луну, тот смерил ее взглядом, болезненно скривился и пробормотал:
— Делай что хочешь. Род Малфоев уже не воскреснет.
Род Малфоев угасал. Отец был последним достойным его представителем, и Драко понял это тогда и проглотил – со всей горечью. Ему – не стать настоящим Малфоем. Не поднять из пепла родовое гнездо, которое мать раздирала в клочья и продавала слетевшимся стервятникам. Отец умрет – а с его смертью Драко нечего будет делать в этом мире.
– … а дальше вы знаете. Увидел объявление в «Пророке». Вернее, сначала статью в «Квибблере», о проклятии профессора Снейпа.
— Решил вернуться? – улыбнулась Минерва.
— Решил, что менять зельеделов каждый год – хлопотно для школы и вредно для учеников.
Эван хотел глотнуть из своей фляги, но она, кажется, опустела. Он говорил долго, в подробностях и с удовольствием рассказывал о Чарли Уизли и Стояне Тодоровой, о своем тамошнем приятеле–оборотне и венгерской хвосторожке, которая целых две недели, пока ей не назначили постоянного вольерного, считалась питомицей Эвана. Раскрыл даже карты с анимагией: перекинулся, спасая жизнь, Минерва читала о подобных случаях. Но его рассказ виртуозно обходил все острые углы и важные моменты.
— Почему ты не вернулся сразу?
Он пожал плечами.