10 лет на Востоке, или Записки русской в Афганистане

Афганцы верят, что все новое -дом, новорожденный ребенок, одежда, жена, и даже животные – влекут за собой изменения в судьбе владельца, положительные или отрицательные, удачу или потери. Так что строительство нового дома, возможно, явилось для Ахмад Шаха трагическим предзнаменованием.

Как нам рассказывали, Масуд был крайне осторожным человеком. Прежде чем открыть незнакомую дверь, он обследовал ручку миноискателем, а если в гостях ему стелили постель на почетном мягком месте, утром его можно было найти спящим на коврике, на балконе. Поэтому неоднократные покушения на его жизнь долгое время оставались безрезультатными.

Что касается нрава Ахмад Шаха, то он отличался сдержанностью и скромностью и никогда не позволял себе вольностей в обращении с окружающими, всегда отличался хорошим воспитанием и был сторонником жизни в бедности и аскетических условиях, разделяя эту бедность со своим народом. По отношению к женщинам он вел себя довольно отстраненно, предпочитая по минимуму появляться в женском обществе, что было вызвано опять же его природной скромностью. Складывалось впечатление об этом человеке, как о личности религиозной, с большой внутренней концентрацией и силой духа, беспощадном к врагам и жаждущем большой власти.

Однажды один человек, близко знавший Масуда, сказал мне: «Каждый, кто знал Масуда первые пять лет, обожал его и не верил никаким компрометирующим его слухам, но те, кто был знаком с ним больше пяти лет, ненавидели его и не верили ни одному хорошему слову, сказанному в его адрес». Другой рассказывал о том, как Масуд тренировался в каратэ, по которому имел черный пояс, на пленных, которых захватывал в междоусобицах, забивая их до полусмерти. Крови он пролил немало, но для него это была вражеская кровь, поэтому он гордился этим фактом. Но, как метко подметил один российский журналист, описывавший жуткую казнь Наджибуллы талибами, Масуд был настолько потрясен их страшной и безумной жестокостью, что «на их фоне почувствовал себя чуть ли не демократом».

Мы, тем временем подошли к дому и нам навстречу вышел двенадцатилетний сын Ахмад Шаха, худенький приветливый мальчик в белом афганском костюме. Он гостеприимно пригласил нас пройти в сад, и, убедившись, что мы удобно расположились и к нам вышли взрослые, незаметно ушел на отдаленную террасу. Там за пластмассовым белым столом сидели на стульях шесть седобородых старцев лет восьмидесяти. Он сел рядом с этими стариками и начал о чем-то разговаривать с ними. Странно было видеть этого мальчика в белом, беседующего со старейшинами родов, и меня заинтересовало, на какую тему серьезно беседовали такие разные по возрасту люди. Я тихонько спросила об этом сопровождавшую меня женщину, и та ответила, что они обсуждают законы ислама и пытаются разрешить проблемы и споры, возникшие между различными семействами и кланами, живущими в долине. «Правителей готовят с детства, – объясняла она, – и к тому времени, когда мальчик станет взрослым, он будет знать каждую местную семью и род, что позволит ему в дальнейшем легче подбирать себе единомышленников».

Я тем временем с любопытством разглядывала новый дом «панджшерского льва», расположенный на возвышенности. Он был выстроен из больших горных валунов, сложенных искусными руками афганских строителей. Поднявшись по невысоким ступенькам наверх, по сторонам которых в металлических желобках струилась родниковая вода, мы увидели, как крутящиеся фонтанчики орошали сад и цветники.

Мы зашли в двухэтажный дом. В просторном зале первого этажа на обшитых бархатом матрацах сидело много женщин. Стены комнаты были увешаны фотографиями Ахмад Шаха. Особенно мне запомнилась одна, где он был снят с американским военным на фоне совершающего посадку вертолета. Ветер развивал его вьющиеся волосы, на голове не было привычной афганской шапки -«пакули», и он улыбался широкой беззаботной улыбкой. «Наверно какой-нибудь генерал ЦРУ, – с ехидством подумала я, – а раз поставил на видное место, значит закадычный дружок».

К нам вышла молодая, лет 35 женщина, закутанная в белую иранскую чадру для намаза. Она была очень приветлива и мила в обращении, мы беседовали с ней около часа. Напротив нас на матраце, прямо под портретом отца, спала младшая 6-летняя дочь Ахмад Шаха. Нас угощали речной форелью, пожаренной на масле, она действительно была необыкновенно вкусной. А миндаль и тутовник были сравнимы только с бадахшанскими и подавались с травяными чаями. От таких угощений мы чувствовали себя полными энергии, но от чистого воздуха постоянно клонило ко сну.