100 лекций: русская литература ХХ век

Он 10 лет работал над романом, хотя вообще-то Пастернак был скоропишущий человек, он стремительно перевел «Фауста», за 2 месяца перевел всего Бараташвили, а это труднейшая техническая задача. Но, видимо, в этой книге для него почему-то было важно работать очень медленно, потому что концентрация мысли и отваги в этой книге феноменальна. Что касается причин её популярности и того смысла, который он туда вкладывал. Во-первых, глупо и бессмысленно рассматривать «Доктора Живаго» как реалистический роман. Самое смешное, что в знаменитой этой формуле, когда Пастернак получил своего Нобеля, там написано ему: «За возрождение традиций классической русской прозы», но какая там классическая русская проза? Это абсолютно модернистский роман, к которому надо относиться именно как к сказке. Ведь, собственно, Игорь Сухих очень точно сказал: «Не думайте, что это плохой роман, поймите, что это другой роман».

Какое наследие, какую традицию он, собственно, возрождает? Традицию русской символистской прозы. И, прежде всего, Андрея Белого, которого Пастернак называл учителем и любимым автором. Давайте мы сейчас с точки зрения фактической достоверности будем читать роман «Петербург» или, не дай Бог, «Москву под ударом». Что мы там найдем достоверного? Это вообще ритмическая проза, полупоэзия. И поэтому в «Докторе Живаго» страшное количество фактических натяжек. Больше того, все задают вопрос: почему в этом романе постоянно все со всеми встречаются? Это, собственно, главный фабульный, главный формообразующий пример. Такое ощущение, что в России из всех миллионов, её населяющих, что-то делают только Антипов (впоследствии Стрельников), доктор Живаго Юрий Андреевич, Лара и еще несколько малозаметных и второстепенных персонажей вроде Дудорова и Гордона, которые, подобно Розенкранцу и Гильденстерну, сопутствуют доктору на всех его путях.

На самом деле, конечно, когда какая-нибудь мадемуазель Флери, совершенно второстепенная, или какой-нибудь Галузин, или какой-нибудь дворник, два раза мелькающий в романе, когда они всё время встречаются, это не одни и те же персонажи. Каждый персонаж — это символ, это было несколько, это было много, таких, как Патуля Антипов, таких, как Лара, таких, как Юра. И встречаются-то, собственно говоря, не они, а типажи, населяющие Россию — да, они у него определены очень точно. Это комиссар страшно принципиальный, не допускающий никакой мелкой жалости, никакой сентиментальной человечности. Это интеллигент, который, правда, представлен в единственном числе, он как бы в центре этой Солнечной системы, а вокруг него вращаются все остальные. Таких, как Дудоров и Гордон, тоже было страшное количество. И таких роковых женщин, как Лара, которую Набоков иронически назвал «чаровницей из Чарской», тоже было довольно много, они вполне себе типичные представители.

Это не одни и те же люди встречаются, это встречаются абсолютно точно уловленные Пастернаком главные типы эпохи. Конформисты, отважные и безжалостные комиссары, крестьянин боевитый, который организует восстание, а потом убивает собственную жену и детей, потому что боится возмездия. Крестьянин робкий, покорный, который со всем соглашается и который постоянно, как подросток, оказывается глиной в чужих руках. Ну и, наконец, разного рода коммунистические бюрократы, которые пишут свои декреты, абсолютно не заботясь о том, в какой степени эти декреты вообще применимы к реальности, ведь там же сказано открытым текстом, что большевики всё время оперировали какими-то терминами, не имеющими к жизни никакого отношения. Доктор читает большевистский декрет, он поражается тому, насколько это грозно и насколько это бессмысленно. Раньше ему революция казалась великолепной хирургией. Теперь он видит, что это не скальпель, а шашка, которая рубит не знает куда.

Помимо этого, «Доктор Живаго» странным образом вписывается в русский метасюжет. В своё время именно Набоков первым поставил в один ряд эту историю «Доктора Живаго» с романом Шолохова «Тихий Дон». «Что там сейчас читают у меня на Родине? - пишет он в послесловии к «Лолите». - Каких-то картонных тихих донцов на подставках и историю мистического доктора со странными позывами и чаровницей из Чарской». Ну действительно, он просто не учел того, что и собственный его роман «Лолита», который он противопоставляет этим двум книгам, написан абсолютно на тот же самый сюжет. И вот это труднее всего осознать. Как говорил Эйнштейн, когда его спрашивали: «Почему ты так знаменит?». Он отвечал: «Когда слепой жук ползет по шару, он не чувствует, что его путь извилист, а я заметил». Вот труднее всего — заметить за собой.