100 лекций: русская литература ХХ век

Точно так же и Слуцкий. Его чрезвычайно непосредственная, прозаизированная, очень часто аритмизированная, нарочито аритмичная речь, которая не укладывается даже в традиционный дольник, иногда это звучит просто как газетная передовица, это речь, в которой очень много лексики подчеркнуто не поэтической, она абсолютно противостоит всей советской гладкописи. И вторая вещь, более серьезная, потому что в России всегда традиционно более серьезными считаются вещи, связанные с содержанием, а не с формой. Вторая вещь — это те предметы, те темы, которые Слуцкий выбирает. Его взгляд всегда обращен на самое больное, самое мучительное. Тоже это по-некрасовски. Некрасов о себе сказал: «Мерещится мне всюду драма». Слуцкий принадлежит к людям, которые всегда одержимы чужим страданием, которые не могут спокойно на него смотреть. А он вообще поэт публицистического склада, он говорит о том, что его волнует, совершенно не понимая и не желая понимать и, более того, настаивая на своем праве этого не понимать, что есть предметы поэтические, а есть предметы не поэтические.

Во всяком случае, из сборников, таких как «Память», «Время», впоследствии «Доброта дня», просто надо цитировать, потому что о поэзии же, как вы понимаете, совершенно невозможно говорить теоретически, тут надо приводить конкретные примеры. И вот то, что пишет Слуцкий, например, это я сейчас сравнительно советские стихи буду цитировать, это то, что было напечатано, например, в том же самом сборнике «Время»:

Вы не были в районной бане

В периферийном городке?

Там шайки с профилем кабаньим

И плеск,

как летом на реке.

Там ордена сдают вахтерам,

Зато приносят в мыльный зал

Рубцы и шрамы — те, которым

Я лично больше б доверял.

Там двое одноруких

спины

Один другому бодро трут.

Там тело всякого мужчины

Исчеркали

война

и труд.

Там по рисунку каждой травмы

Читаю каждый вторник я

Без лести и обмана драмы

Или романы без вранья.

Там на груди своей широкой

Из дальних плаваний

матрос

Лиловые татуировки

В наш сухопутный край

занес.

Там я, волнуясь и ликуя,

Читал,

забыв о кипятке:

"Мы не оставим мать родную!" —

У партизана на руке.

Там слышен визг и хохот женский

За деревянною стеной.

Там чувство острого блаженства

Переживается в парной.

Там рассуждают о футболе.

Там

с поднятою головой

Несет портной свои мозоли,

Свои ожоги — горновой.

Но бедствий и сражений годы

Согнуть и сгорбить не смогли

Ширококостную породу

Сынов моей большой земли.

Вы не были в раю районном,

Что меж кино и стадионом?

В той бане

парились иль нет?

Там два рубля любой билет.

Теперь вопрос к аудитории: на какие классические стихи гораздо более знаменитого, и, в общем, риску сказать, более масштабного поэта это больше всего похоже? Конечно, да, это Пастернак «На ранних поездах», и это, если когда-то Лидия Чуковская называла Пастернака попыткой переиграть Блока в мажоре, то это попытка переиграть Пастернака на саксофоне или на каком-то еще менее культурном, более народном инструменте. Я бы даже рискнул сказать — на балалайке. Это страшно, конечно, звучит. Давайте признаемся себе, что это стихи плохие, ну плохие, и по множеству параметров плохие они, прежде всего, потому что они межеумочные. В них удивительным образом сочетается прицельная зоркость взгляда, абсолютно прозаическая, масса жестких и очень своевременных деталей, очень четких, действительно, кто еще упомянет, что у партизана татуировка «Не забуду мать родную» совершенно матерная? А кто еще с такой жесткостью и с такой пристрастностью опишет эти изуродованные мужские тела, когда двое одноруких друг другу спины трут? Это страшная такая неореалистическая панорама, и среди всего этого: «Ширококостную породу сынов моей большой земли» — то, что легко прозвучало бы у Луконина, у Щипачева, у поэтов абсолютно второго ряда при всей их субъективной честности.