100 лекций: русская литература ХХ век

Но эти люди, люди 1957-1958 годов, они верили в свою жалкую половинчатую оттепель и не желали сдать ни шагу. Они были уверены, что уж теперь-то, наконец, российская литературная свобода, советская литература пойдет по правильному пути, и, конечно, они были уверены, как Слуцкий, кстати говоря, как уж точно Смеляков, как Мартынов, они свято верили в ленинизм. Они думали, что сталинизм — это такие переборы и загибы, отдельные ошибки, а вот после Сталина настанет свобода. Книга «Время» написана человеком, который уже терзается совестью, который понял, как страшно его судьба переломилась, и который уже никаких советских иллюзий не испытывает. Там это есть, это чувствуется там в самом подтексте. Я не скажу, что Слуцкий стал антисоветчиком. Нет, конечно. Слуцкий продолжал относиться к коммунизму как к заветной мечте человечества.

Но чего он категорически не принимал и что он страшно осудил, так это попытки эту мечту реализовать, потому что они были бесчеловечны, а Слуцкий был, прежде всего, человечен, гуманистичен, сострадателен. И отсюда грубоватость его манеры. Он пытается говорить на человеческом языке, а не на языке лозунгов. Я думаю, что этот страшный разлом, это страшное несоответствие между гуманизмом и коммунизмом, в конце концов, его к безумию и привело. Но надо сказать, что Слуцкий — вообще такой Батюшков в советской поэзии: он тоже как Батюшков воевал, тоже был ранен, тяжело контужен, тоже как Батюшков долго страдал от мучительных головных болей. Головные боли эти продолжались с 1945 по 1948 и были настолько интенсивными, что он перенес две трепанации черепа, ничего не давшие ему. Просто как-то сами собой вдруг они прошли в 1948-м неожиданно. А он к стихам вернулся только в 1950-м, потому что он практически 6 лет не мог писать. У него есть об этом подробные стихи, тоже очень страшные и откровенные.

Вот Слуцкий имел все предпосылки к тому, чтобы душевная болезнь его, в конце концов, съела. Кстати, когда говорят, что он сошел с ума из-за жены, из-за смерти ее. Когда он после смерти Тани за 3 месяца написал больше 100 стихотворений и иссяк навсегда — это…я не думаю, что это так. Я думаю, что причина гораздо глубже. Я думаю, что жена его как раз заслоняла от этой трагедии всегда, а трагедия состояла в том, что Слуцкий не мог со своими идеалами порвать и не мог их никак примирить со своим гуманистическим миропониманием. У него есть одно стихотворение, очень мощное, которое, мне кажется, обращено к Богу, а не к читателю, потому что у Слуцкого была такая своеобразная скрытая советская, но все-таки религиозность:

Завяжи меня узелком на платке.

Подержи меня в крепкой руке.

Положи меня в темь, в тишину и в тень,

На худой конец и на черный день,

Я — ржавый гвоздь, что идет на гроба.

Я сгожусь судьбине, а не судьбе.

Покуда обильны твои хлеба,

Зачем я тебе?

Это абсолютно гениальные стихи, очень точные. Слуцкий — действительно, поэт для той эпохи, когда наступает нищета, отчаяние. Это стихи, которые выдерживают испытание любой реальностью. И, действительно, он — великий, как это ни странно, великий утешитель, потому что утешает ведь не то, когда нам говорят, что все прекрасно. Утешает, когда рядом с нами существует мощный интеллект, мощная совесть, когда рядом с нами что-то, безусловно, хорошее. И вот трагедия человека, который так и не смел примириться с крахом великой и древней мечты — это и есть главное содержание книги «Время» и всего послеоттепельного Слуцкого. Тем обиднее, что в 60-е годы, когда совсем другая поэзия вышла на первый план, он был оттеснен, и знали его меньше. А в 70-е, когда настоящие его стихи практически не печатались, он и вовсе был почти незаметен. Про свои книги он тогда писал:

Улучшаю действительность, ухудшаю стихи.

Самому удивительно, до чего же тихи.

Чтоб дорога прямая привела их к рублю,

Я им ноги ломаю, я им руки рублю.

Поэтому его стихи, выходившие тогда — это, действительно, следствие страшного насилия над собой. Только в 1986 году, когда Слуцкий умер, когда Юрий Болдырев начал печатать в Перестройку его посмертные найденные в черновиках больше 3-х тысяч стихотворений, вот тогда все ахнули — какой перед нами был поэт. И трехтомник 1991 года есть в квартире каждого поэта, потому что надо с этим образцом сверяться. Собственно, когда Слуцкого хоронили, ужас был… замечательные стихи написал тогда Дмитрий Сухарев, один из его учеников. Слуцкий 8 лет молчал перед смертью, жил у брата в Туле, практически ничего нового не писал, говорил, что он сошел с ума, хотя у него был абсолютно ясный ум, он просто не мог больше писать. Но вот когда Слуцкого хоронили, Сухарев написал:

Дело злое — похоронная страда,