100 лекций: русская литература ХХ век

Земля болтается

В авоське

Меридианов и широт!

Ну вот что здесь непонятного? Это же простые советские стихи. Нет-нет, все понятно, конечно, но раздражает другое. Раздражает даже не метафора, не смелость уподоблений, ни какая-то внутренняя свобода. Иногда у меня даже была точка зрения, что больше всего в Вознесенском раздражал его такой неприкрытый, откровенный эротизм.

Может быть, он единственное вообще явление в этом смысле, единственный поэт, которого можно назвать прямым учеником Пастернака, он у Пастернака учился, и действительно он был прихожанином пастернаковской церкви, и в его доме он сидел за столом, слушал его монологи. Формально он не учился у него ничему, но правильно говорил Катаев, что главная черта пастернаковской поэзии — это чувственность.

И вот действительно эта чувственность, эта напряженная страстность, она, наверное, у Вознесенского есть. В таких стихотворениях, как «Бьют женщину», или «А он учителку полюбил», или это знаменитое, которое потом прославил Женя Осин, «Плачет девочка в автомате, Кутаясь в зябкое пальтецо». Девочке вообще об учебниках надо думать, о школе, а не о том, как ее кто-то там предал. Все в слезах и в губной помаде у нее лицо, не надо мазаться девочке.

Вот то, что его героинями стали влюбленные школьники, то, что эротика появилась в его стихах неприкрытая, то, что он написал в «Треугольной груше» об Америке, написал стихи о стриптизе. Может быть, это как-то бесило. Но по большому счету, я полагаю, что больше всего в Вознесенском раздражало другое. Вознесенский писал свои стихи так, очень, кстати говоря, часто это были стихи довольно тривиальные по морали, и даже нельзя назвать его каким-то слишком умным, то есть это не философская лирика.

Я думаю, что больше всего раздражало в Вознесенском то, что он пишет свои стихи, как будто нет советской власти. Во это, пожалуй, единственное, что там замечено. И даже поэма о Ленине «Лонжюмо», поэма, написанная с глубоко правоверных позиций, раздражает потому, что это поэма не о создателе пролетарского государства, а об эмигранте-диссиденте, который действительно:

Врут, что Ленин был в эмиграции.

(Кто вне родины — эмигрант.)

Всю Россию,

степную, горячую,

он носил в себе, как талант!

Вот все остальные — эмигранты, потому что они врут, а он не лжет, поэтому он настоящий гражданин.

И начать поэму о Ленине словами «прости меня, Время, как я тебя, Время, прощаю»… Тут же на него наехала вся партийная критика, кто ты такой, чтобы прощать время? Время не нуждается в твоих извинениях. Но вот Вознесенский считает себя фигурой равновеликой эпохе, и, пожалуй, единственное, что в нем по-настоящему бесит ортодокса, это его принципиальная установка на отсутствие какого-то внешнего диктата. Вот действительно, пишу, как хочу. И эта же поразительная свобода, она поражает в таком, например, стихотворении, как «Пожар в Политехническом»:

Все выгорело начисто.

Милиции полно.

Все — кончено!

Все — начато!

Айда в кино!

Я думаю, что Вознесенский, если уж называть вещи своими именами, я никогда не мог ему об этом при жизни сказать, потому что, наверное, он бы обиделся, хотя у меня были с ним достаточно глубокие и откровенные разговоры о литературе, с ним о поэзии интересно очень было поговорить, он никогда не скрывал ничего. И о тайная мастерства говорил с большим увлечением, и о дружбе с Пастернаком тоже с крайней откровенностью, но вот я никогда не решался ему сказать, что главное чувство Вознесенского — это упоение при виде разрушения, когда рушится что-то старое, и возникает чувство неконтролируемой такой безумной весенней свободы.

Вознесенский вообще поэт преимущественно весенний. Если вы будете читать его стихи, то у него есть несколько, конечно, очень трагических осенних вещей, таких, как «Осень в Сигулде». Помните?

мой дом забивают дощатый,

прощайте.

но женщина мчится по склонам,

как огненный лист за вагоном…

Простите!

Он вообще в каком-то смысле поэт катастрофы, вот рискнул бы я сказать. И вот за это его не любят.

Дело в том, что даже в самых мирных стихах Вознесенского эта катастрофа живет — ломается стих, метафора, действительно, ослепительная, состояние, которое переживает герой, это почти всегда состояние разлуки, краха отношений, подспудного разрушения стереотипов. И главные его герои — разрушители, которые живут, которые рушат быт:

Он шел и смеялся щурко.

Дрожал маяк вдалеке —

он вспыхивал, как чешуйка

у полночи на щеке.

Вот кто этот новый герой, который идет и смеется? Это разрушитель традиционного уклада, это типичный физик, скептик.