100 лекций: русская литература ХХ век

Повесть эта попала впервые к Твардовскому через Льва Копелева, который сидел с Солженицыным в "шарашке", и был, не скажу, его другом (впоследствии они разругались окончательно), но был одним из прототипов нескольких сразу героев "В круге первом". Он был его любимым собеседником и в общем благоволившим к нему читателем. Копелев, который уже легализовался к тому времени в качестве переводчика, обратился к Твардовскому и показал ему эту страшно экономно напечатанную через один интервал плотную на прозрачной бумаге машинопись. Твардовский в конце 1961 года её получил, взял её читать на ночь, думая, что заснёт на второй странице, но уже на пятой он почувствовал такие муки физического голода, так они были у Солженицына описаны, что побежал на кухню, схватил чёрную краюху, посыпал густо солью и начал есть. Вот очень многие люди, которые читают "Один день Ивана Денисовича", признаются, что невозможно эту вещь спокойно читать, потому что - куда там Гамсун! - муки голода, вот эти жуткие, выворачивающие кишки описания, когда действительно из этой лагерной шлюмки, из этой миски высасывают всю жижу и рыбьи кости даже, потому что в этих костях есть хоть что-то питательное, вот там это описано так... Или помните, как Иван Денисович катает во рту кусочек колбасы, полученный у Цезаря Марковича из посылки? Он его двадцать минут катает, высасывая из него все соки, и только после этого проглатывает. Невероятной силы описание. Твардовский ночь не спал после этого, ну примерно как Некрасов после первого чтения "Бедных людей", и через Лебедева, помощника Хрущёва, через других общих знакомых, через Микояна, начал проталкивать эту вещь на самый верх. Он понимал, что напечатать такое в главном журнале "Новый мир" - главном журнале "второй оттепели", когда Хрущёву понадобилась новая атака на Сталина - без верховной санкции невозможно. И он добился того, что в марте 1962 года эта вещь легла Хрущёву на стол. Хрущёв думал месяц и дал санкцию печатать. И в результате осенью 1962 года "Один день Ивана Денисовича" стал главной литературной сенсацией России и мира, пожалуй, тоже. Была, конечно, попытка с помощью рассказа Дьякова "Самородок" застолбить лагерную тему в газете "Правда" - первое вообще в художественной литературе упоминание о лагерях - но, конечно, по-настоящему грянул Солженицын. Ведь, представьте себе, до 1962 года о лагерях не было ни единой строчки в официальной советской литературе. Упоминалось, что такой-то уехал, исчез, работал на Севере, работал на Дальнем Востоке. Когда был напечатан знаменитый роман Штильмарка "Наследник из Калькутты", ему пришлось предпослать издевательское предисловие о том, что автор писал его, работая на глубоком севере в геологической экспедиции в свободное от изысканий время, а вечером у костра читал своим товарищам. То есть сказать вслух о том, что человек сидел, понимаете, даже в 1973 году, когда вышел однотомник Мандельштама в "Библиотеке поэта", в предисловии Лифшица было написано, что Мандельштам во второй половине тридцатых пережил глубокий творческий кризис и от этого уехал в Воронеж. Ну как-то так вот - да, он уехал сам по себе в Воронеж, а потом, видите ли, вот так же сам по себе в поисках новых впечатлений - на Дальний Восток. Прости меня, господи, нельзя над этим острить, но это так было. И поэтому шок от этой публикации был невероятен. Люди впервые увидели те нечеловеческие условия, в которых жили люди. И увидели то зверство, которому они друг друга подвергали. И вот здесь они ахнули по-настоящему. Все помнят этот зачин, когда в пять часов в штабном бараке пробило об рельс, и вот так же этим ударом об рельс, таким же пробуждением среди полярной тьмы была для множества эта публикация.