100 лекций: русская литература ХХ век

Вот эта история о предательстве лежит в основе «Травы забвения» и организует ее образный строй, потому что как бы мы ни смотрели на эту вещь, если прочитать ее так, как она написана, то явно видишь авторскую интенцию. Это повесть о предательстве. Но повесть не только о предательстве Клавдии Зарембы, которая любила своего офицера и сдала его. Ему, кстати говоря, пишет Катаев, посчастливилось уцелеть, он сумел сбежать по дороге на расстрел, потом попал в Румынию, потом жил в эмиграции, потом они якобы увиделись, история эта о предательстве времени. Ведь и сама Клавдия Заремба дожила до глубокой старости и пишет автору в письме, уже одинокой старухой, пенсионеркой, догорающей от рака, что всю жизнь любила этого офицера, что ничего более прекрасного, чем эта любовь, в ее жизни не было.

И эта история о том, как время предает всех. История о том, как оно предало революцию, потому что революция выродилась и превратилась непонятно во что. История о гибели Маяковского, который погиб из-за этого же предательства, из-за того, что в новом времени ему нет места. История о Бунине, который не вписался в это время и вынужден уехать, и умирает на чужбине. История о том, что единственным светлым, что было в их жизни, единственным настоящим, была революция, а все, что последовало после нее, было травой забвения.

Почему «Трава забвения»? Потому что этой травой забвения порастает все. И какой бы на самом деле импульс ни давала эта революция истории, какие бы ослепительные перспективы ни открывались, все покроется плесенью забвения, все зарастет. Старость погубит, бездарность наступит, молодой талант прекращается бог знает во что, это же такой реквием самому себе.

Тот Рюрик Пчелкин, альтер эго Катаева, Рюрик — модное в те времена имя, и Пчелкин — фамилия, которую он себе придумал, Рюрик Пчелкин — это молодой, добродушный, открытый миру, невероятно одаренный человек. Катаев цитирует там свои ранние стихи, цитирует их с умилением, с упоением:

«Я вновь в объятиях своей уездной музы, в ком сочетается негромкая краса крестьянской девушки с холодностью медузы».

Я там путаю, естественно, что-то…

«И поздняя заря находит нас опять в объятиях друг друга».

«…бежит Весна, и ядовитой зеленью озимых за ней горит степная чернота».

Все эти ранние импрессионистические стихи, все это отражение гигантского взрыва, который происходит вокруг. И революция в это время — это, конечно, явление не социальное, это какой-то невероятный взрыв любви, таланта, ненависти, ярости, всего, невероятный пик русской жизни, вслед за которым наступила долгая череда отупения, предательства и вырождения. Так во всяком случае получается.

Я должен сказать, что общий колорит «Травы забвения», мое о ней впечатление, я перечитывал ее бесконечное число раз, с тех пор, как я впервые в 12 лет в санатории под Ялтой ее прочел, и читал ее как раз на берегу моря, как и следует ее читать, среди всей этой сухой травы, прибоя, гальки, вообще среди всего этого крымского счастья, главный колорит ее, который для меня с тех пор остался, это все заливающее одесское солнце, под которым все так цветет, это солнечная вспышка, взрыв, протуберанец. И именно поэтому так страшно в эпилоге читать о встрече Катаева с Верой Буниной, сорок лет спустя, когда Катаев приезжает после смерти Бунина в Париж. Они так и не увиделись никогда, хотя Бунин очень его любил, присылал ему книги, в доме Катаевых в Переделкине благоговейно хранят книги Бунина с автографами. Известны экземпляры катаевских книг, которые Буниным исчерканы, и там стоят восклицательные знаки, он восторгался, пожалуй, он высоко оценил две советские книги: «Василия Теркина» и катаевский «Парус».

И вот так горько, так страшно читать финал, когда старый Катаев, у которого внуки, приезжает к совсем старой Вере Николаевне Буниной, которая помнит его двадцатилетним, и она рассказывает о смерти Яна, как она называла Ивана Бунина, и Катаев спрашивает: «А где его пепельница? Я помню эту пепельницу с золотой чашечкой». — «Неужели вы ее помните?». И приносит эту пережившую все чашечку, которую он помнит со времен Одессы. Она хотела ему подарить ее, но он отказался взять, потому что не считал себя достойным. Эту черную чашечку, которая пережила все. И вместо золотой, огненной ее поверхности он видит абсолютно черную, абсолютно мертвую, и вспоминает из Бунина, этими словами заканчивается книга: «Ты, сердце, полное огня и аромата, не забывай о ней. До черноты сгори». Вот это до черноты сгоревшая жизнь. И страшно, конечно, думать о том, до какой степени все властно времени. Вот об этом она написана.