100 лекций: русская литература ХХ век

Большинство книг, о которых мы говорим, канонизировано, то есть во всяком случае они входят если не в школьную, то в институтскую программу. Что касается трилогии «Солдат Иван Чонкин», первый том которой появился, естественно, за границей, в 1975 году, я сам не могу сформулировать свое отношение к этой книге. Ну то есть, я понимаю, что это очень хорошо, но до сих пор, когда я перечитываю «Чонкина», меня не покидает ощущение некоторого кощунства. Видимо, потому, что я советский ребенок, и в 1975 году, когда вышла эта книга, конечно, она была у нас в доме, но если бы я тогда ее прочел, у меня было бы полное ощущение, что автор — это враг народа. Когда я ее читал в юности, в 1989 году, ее тогда напечатали, на излете советской власти, напечатали причем только первый том, у меня тогда и то, при всех моих не очень советских взглядах, было ощущение, что Войнович перегибает палку. И страшно сказать, оно у меня есть и сейчас.

Скажу вам больше, по меркам 1975 года, роман Войновича, конечно, кощунство, но по меркам года 2017, когда мы с вами встречаемся, это государственная измена. За это время Победа успела превратиться в главную духовную скрепу. От правды о войне мы сегодня гораздо дальше, чем в 1975 году, и сказать ее нельзя, и потому, что ветеранов осталось очень мало, и они не в том возрасте, когда можно бороться за правду, но и потому, что эта правда никому не нужна. Вам же сказал уже министр культуры, что история движется мифами. Поэтому перечитывать сегодня первый том «Чонкина», а он самый известный, это примерно, как глотать гранату, очень странные ощущения вызывает эта книга.

Ничто не указывало на то, что Владимир Николаевич Войнович сделается диссидентом. Он начинал как поэт, точнее будет сказать, что начинал он как разнорабочий, потому что он за долгие годы своей долитературной биографии, а он сравнительно поздно, уже в тридцать лет, начал печататься, он успел испробовать многое. Четыре года служил в армии, как тогда было принято, три точнее. Естественно, успел поработать и строителем, и водителем, а в литературу пришел через широко тогда известное объединение «Вертикаль». Левин им руководил, Окуджава туда захаживал, и Войнович там дебютировал стихами.

Все вы знаете, конечно, что начинал он не просто как поэт, а как поэт-песенник, знаменитая песня «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», «Заправлены в планшеты космические карты» — это все Войновича, и это очень нравилось Хрущеву.

Он дебютировал как прозаик повестью «Хочу быть честным», в «Новом мире», Твардовский его выделил. И самое невероятное, вот этому не верит никто, и я не поверил, когда он мне рассказал, когда он в 1969 году закончил первую часть «Чонкина», он решил напечатать ее в «Новом мире» у Твардовского. На искренний вопрос, верил ли он в то, что такая публикация возможна, он сказал, нет, я подал книгу туда исключительно, чтобы у меня было оправдание, когда ее напечатают на Западе, я скажу, а вот я честно пытался у нас, но мне не дали. Между тем, наверное, какой-то ничтожный шанс, что она проскочит, по меркам оттепели, году еще в 1965, может быть, он был, но ужас в том, что как раз в 1965 году Войнович начал ее писать. Придумана вещь была в 1957 году, закончена ровно пятьдесят лет спустя, на всю трилогию полвека ушло.

Чонкин — реальное лицо, это маленький солдатик, такой весь какой-то обвислый, кривоногий, очень неловкий, которого увидел, точнее, ослышкой, настоящая фамилия его была другая, увидел его Войнович во время собственной своей службы. За это время Чонкин, с его неуклюжей фамилией, с его внешностью, с его удивительной способностью договариваться с лошадьми и полным неумением ладить с людьми, стал он действительно таким советским Швейком.

Но здесь я хотел бы, конечно, читателя предостеречь от слишком легкого отождествления. Конечно, он никакой не Швейк, потому что Швейк — это такой массовый человек Европы. Он идиот, во-первых, он филистер, он довольно самодовольный тип. В нем есть какая-то милота и хитроватость, но в целом он туп, как дуб. В Швейке видеть какие-то духовные начала совершенно смешно, и Швейк — это карикатура на европейского мещанина, попавшего на войну. Знаменитое отождествление Швейка с Гашеком, оно не имеет никаких под собой оснований, Гашек, это человек, не взирая на всю свою одутловатость, тонкий, остроумный, язвительный, человек высокой европейской культуры. Швейк — дубина.

Чонкин — не дубина, вот в чем все дело. Чонкин — это трогательный по-своему сельский житель, любящий, все умеющий. Чонкин — это такой, понимаете, естественный человек. Вот это, как ни странно, такой, пришедший почти из XVIII века, естественный человек. У Войновича, как у очень многих людей советской эпохи, было такое, довольно наивное что ли, убеждение, что если русского человека оставить в покое, то есть поместить его в правильные условия, он способен выдавать великие результаты, но его все время шпыняют, и поэтому он постоянно забит.