100 лекций: русская литература ХХ век

Кстати, как ни странно, ведь кем становится Чонкин в финале? Он попадает в Штаты, после войны, и там становится преуспевающим фермером. Приезжает сюда раз в год, живет месяц с Нюрой, привозит ей лекарства из Америки, все, что ей нужно. То есть он, когда он оказался в Штатах, всю свою вислогубость и прибитость потерял, и стал абсолютно преуспевающим членом общества.

Тогда существовало вот эта, сейчас, конечно, сильно поколебавшееся, глубоко советское убеждение, что если от нашего человека отстать, он способен на чудеса. Как показал опыт, если от нашего человека отстать с этой советской муштрой, он как раз склонен довольно быстро откатиться назад, а иногда и просто оскотиниться. Получилось, что советская власть, со всеми ее зверствами, она была не так уж однозначно убога, и, может быть, она требовала от людей какой-никакой модернизации. Но роман Войновича относится к той эпохе, когда советская власть вырождалась и считалась главной помехой на пути нормы, потому что все нормальное она отрицает: нормальную любовь, нормальное трудолюбие, нормального Чонкина, который в конце концов просто хочет работать и любить свою Нюру, и чтобы никто не мешал ему. Вот это такая, немножечко идеалистическая концепция лежит в основе этого романа.

По жанру своему, как правильно совершенно определил его Войнович, это роман-анекдот. Синявский писал, что анекдот и блатная песня — два главных вклада советской власти в историю и культуру. Действительно, других жанров новых мы не изобрели, а вот это было наше. Анекдот ведь, это не просто побасенка и не просто хохма. Анекдот просовывает свой нож в щель между реальностью и вот этим лакировочным дурацким ее изображением. В анекдоте всегда есть довольна серьезный, а иногда и просто научный посыл. И вот «Чонкин» — это как раз анекдот о том, как из войны делают героический миф. Война, в изображении Войновича, простите за невольный каламбур, подчеркнуто глупа и негероична.

И вот это первый потрясающий революционный вклад Войновича в литературу. Уже тогда, слушайте, 1975 год, я хорошо это помню, это первый по-настоящему громкий юбилей Победы. Еще в 1965 году, мне рассказывали родители и родственники, еще в 1965 году это отмечалось гораздо менее помпезно. 1975 год, тридцатилетие Победы, — это уже брежневская мифологизация, и уже фильмы, книги, спектакли выходят к ней, все рапортуют, уже она залакирована абсолютно, уже сказать какую-то правду о войне очень трудно. И правда в таких книгах, как скажем, у Кондратьева, пробивается тогда уже к читателю с величайшим трудом. Потребовался Симонов, чтобы пробить и Кондратьева, и «Солдатские мемуары». А то, что пишет о войне Войнович, это как-то подчеркнуто унизительно.

Это, во-первых, дикий бардак. Во-вторых, это постоянно мешающие всем, мешающие воевать идеологи, политруки, чекисты, то есть то, что народ выиграл войну, получилось, что он выиграл ее абсолютно вопреки всему. В-третьих, Сталин и Гитлер идиоты, и они выведены в романе оба абсолютно безнадежными кретинами, никакого стратегического мышления, только трусость, завышенные представления о себе и полное непонимание того, как устроен мир.

Ну и конечно, эта книга проникнута невероятной ненавистью к чекистам, потому что такое мы встречали редко, когда капитан Миляга, думая, что он попал в плен к немцам, а на самом деле он находится у своих, начинает кричать, что он происходит из «русише гестапо», это гораздо более отважно, чем весь Гроссман, у которого осторожно была высказана мысль, по-моему, кстати, неверная, о родстве советского и германского режимов. Внешнее родство было, но внутренне они очень различны. А вот Войнович не боится вслух сказать, что НКВД — это «русише гестапо», место, где цель — убить как можно больше русских. Когда, желая понравиться немцам, капитан Миляга начинает кричать «Да здравствует Гитлер!», вот это, пожалуй, самая откровенная и самая, если угодно, пронзительная сцена романа.

Там очень много сатиры, направленной на советскую глупость. Там есть такой селекционер-мичуринец, доносчик, который на всех стучит и выводит гибрид картошки с помидорами, который называется «ПУКС», путь к социализму. Там есть конь, который в соответствии с советскими, с лысенковскими принципами, превращается в человека, то есть обретает речь и разум, и после этого не хочет работать в колхозе. Когда этого коня находят убитым, у него под копытом записка «Считайте меня коммунистом». То есть издевательств, на самом деле, над всем советским, там необычайно много.