100 лекций: русская литература ХХ век

Другое дело, пока Катаев был жив, он, как все писатели, был хуже своих текстов, и он производил своим, может быть, когда-то цинизмом, может быть, своей определенной пошловатостью, производил впечатление довольно безрадостное. Он говорил много глупостей, все, кто с ним общался, вспоминают, что Катаев был проще, плакатнее своих текстов. Но тексты-то эти, все равно, с их протяжными стихами, с их замечательными лирическими отступлениями, с их свободной комбинаторикой, тексты-то сильные, понимаете, ничего не сделаешь.

И оказалось, что он среди своих героев, в общем, смотрится неплохо. В конце концов, даже то, что он писал в двадцатые годы, совсем молодым человеком, и замечательный плутовской роман «Растратчики», и замечательная комедия «Квадратура круга», и чудесные фельетоны в «Гудке», все это было на достойном уровне южной школы. Катаев один из основателей юго-западной школы, одесской. Он первым переехал в Москву и перетащил остальных, и он верен остался этому братству в общем-то. Все, кто собирался тогда в «Гудке», в диапазоне от его друга и сверстника Олеши до Ильфа и Петрова, которых он же и познакомил, все они, в общем, рядом с ним смотрятся довольно органично.

К тому же Катаев лишний раз решил напомнить, а для некоторых впервые рассказать, кто, собственно, был автором идеи «Двенадцати стульев». Сейчас это все подвергается сомнению, и есть целая история о том, что «Двенадцать стульев» написал Булгаков, а Ильф и Петров здесь были ни при чем. Это классический пример постановки телеги впереди лошади, потому что Булгаков, зная о том, что Сталину понравилась бендеровская дилогия, писал свой роман для Сталина так, чтобы он тоже понравился и был понят. Поэтому, конечно, он прибегал к средствам плутовского романа, так блестяще опробованным Ильфом и Петровым.

Но стоит прочитать фельетоны Петрова и записные книжки Ильфа, чтобы увидеть — «Двенадцать стульев» писала одна рука, а «Мастера и Маргариту» — совершенно другая. «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», абсолютно прорывные для советского времени романы, вот этот замечательный, христологический по своей природе плутовской герой ими разработан. Другое дело, что они почерпнули своего великого комбинатора из великого провокатора «Хулио Хуренито», романа Эренбурга.

Но идея романа, идея романа с движущимся героем, нанизывающим на себя бесконечные анекдотические эпизоды, она принадлежала Катаеву. Это Катаев придумал Воробьянинова, а уж Остапа Бендера, списанного с одесского чекиста Остапа Шора, придумали туда Ильф и Петров, и как сказал Катаев им: «Ваш Остап Бендер меня доконал, дальше пишите сами».

Петров, брат родной его, взявший себе псевдоним, чтобы не путали с уже знаменитым старшим, сказал: «Позвольте, Дюма-пэр, но мы надеялись...». И поддержал его Ильф: «Что вы пройдетесь по нашей рабской прозе рукой мастера». — «Нет-нет, вы будете моими “литературными неграми”, и вы обязуетесь сделать две вещи: а) посвятить мне роман по всех изданиях». — соавторы с облегчением переглянулись, это условие было легким, мы не уверены, что будет даже одно издание. — «и б) преподнести мне золотой портсигар». Они с гонорара, действительно, его преподнесли, правда, дамский. Как пишет Катаев, «эти жмоты поскупились на мужской».

Он бы не только автором сюжета «Стульев». Он был очень важным генератором тогдашней литературной среды, таким живчиком, который всех вокруг себя объединяет. Суеты и пошлости в нем не было при этом, в нем была способность генерировать идеи и сплачивать вокруг себя людей. Достаточно вспомнить, кто в Мыльниковом переулке, в катаевской коммуналке, тогда ночевал периодически.

Там бывал даже Хлебников, который выведен под именем Будетлянина, туда заходил и там провел последний свой вечер Маяковский, который выведен под именем Командора, там постоянно бывал Бабель — Конармеец. Бывал совершенно забытый, но тогда очень активный поэт и уже главным образом издатель, руководитель «Земли и фабрики» Нарбут, выведенный под именем Колченогова. Олеша — Ключик. Почему Ключик? Потому что буква Ю, первая буква его имени, напоминает ключик, и потому что Суок, девочка из его сказки, умела свистеть ключиком.

Вот Катаев же очень точен в своих прозвищах, это же не только такие очевидные вещи, как Командор. Но вот этот Ключик, это метафора в духе самого Олеши, и не хуже, чем у Олеши. А замечательная совершенно другая метафора, это, например, Королевич. Вот кто бы в Королевиче узнал Есенина? А между тем, эти ярко-голубые глаза и детский розовый румянец, и золотые волосы, и при этом обреченность — все это в Королевиче чувствуется.