100 лекций: русская литература ХХ век

Главное же, почему эта вещь являлась такой сенсацией 1979 года, вот этого небывалого послабления 1979 года — она повествовала не просто о подростковой любви, но, товарищи, о подростковом сексе, а это был по советским меркам самый крамольный вариант.

Я не буду говорить сейчас много о картине, потому что, собственно, нашим предметом является литература. Галину Щербакову я знал очень хорошо, и нельзя было её не знать, потому что она, во-первых, была постоянной гостьей множества детских радиопередач, а я работал тогда в детской редакции радиовещания уже с девятого класса. К нам в Совет «Ровесников» она приходила как к себе домой, особенно после повести «Пятнадцатая осень». Кроме того, уже впоследствии, когда я работал в журнале «Огонек», она была женой Александра Щербакова, первого зама главного редактора.

Естественно, я Щербакову знал. И вот мне всегда представлялось совершенно естественным, что эту вещь написала именно она. Щербакова была человек, что называется, теплый, чрезвычайно гуманный, веселый, открытый. Она ростовская журналистка с большим, хорошим опытом в журналистике, сочиняла подростковые повести. Казалось бы, она вписывается органически в тот же ряд, что и, например, Виктория Токарева, в такую хорошую крепкую женскую прозу. У Токаревой даже, пожалуй, она вполне на уровне первого ряда.

А чем она отличалась, так это удивительным своим мягкосердечием, удивительной любовью к персонажам. Поэтому персонажи у нее выходили плохие, хорошие, но всегда живые. И вот эти Роман и Юлька, которые так просто проецируются на Ромео и Джульетту, происходящие, что называется, «из чресл враждебных, под звездой злосчастной», из двух новых враждующих родов, — эти Роман и Юлька стали ближайшими товарищами всего тогдашнего читающего подросткового сообщества.

Я еще раз говорю, что в повести «Вам и не снилось» ну нет на самом деле никаких литературных сенсаций, кроме двух вещей. Во-первых, между героями случается любовь, причем любовь физическая, достаточно такая для десятого класса еще несвоевременная. Помните, когда Роман приходит к родителям и говорит: «Я люблю Юлю. Сегодня мы дали друг другу все возможные доказательства»? Помните эту совершенно упоительную сцену, когда они, вылезшие из постели, прямо руками едят шпроты из холодильника, потом в постель возвращаются? Обворожительные совершенно вещи.

И такая бесконечно трогательная, когда, помните, Юлька, стоя под душем, трет мочалкой свой жесткий втянутый живот, который совсем не похож на женский, и думает: «Вот у всех всегда это случается так неожиданно, так непредвиденно, а я всё рассчитала, ко всему приготовилась», и выливает на себя мамины духи «Клима».

Это, понимаете, в некотором смысле чудовищно наивная вещь, а с другой стороны, вот что в ней было привлекательно и трогательно, так это её совершенно интимная, почти материнская интонация, с которой она была написана.

Тут надо сделать некоторое отступление о подростковой литературе 70-х годов. Видите ли, мне тогдашнему это не очень нравилось. Наверно, в силу моего такого инфантилизма. Я был мальчик книжный, и меня гораздо больше интересовала учеба, нежели девушки. У меня такая настоящая любовь началась лет в шестнадцать, а до этого — когда появилась «Вам и не снилось», мне было 11 лет.

Но я тем не менее уже тогда понимал, что отличие подростковой прозы 70-х, скажем, от литературы более ранних десятилетий, в общем, в том, что о детях стали писать как о взрослых. Скажу больше: детская литература сделалась до некоторой степени пристанищем взрослых литераторов, которые по разным причинам не могли реализоваться во взрослой. Их туда не пускали просто. Так случилось с Юрием Ковалём. Так случилось с Галиной Демыкиной. Оба они имели отношение к авторской песне, кстати говоря. Это была форма существования многих фантастов, которые сочиняли детское, как Мирер, например, потому что не могли напечатать своё взрослое.

И вот тогда, примерно в то же время, появляется, скажем, очень занятная повесть Ивана Зюзюкина «Из-за девчонки», где четырнадцати-пятнадцатилетние подростки испытывают абсолютно взрослые страсти, в том числе страсти абсолютно эротической природы. Там, кстати, главный герой этой повести, рыжий такой нонконформист чувствовал и думал абсолютно как советский диссидент.

И девочка эта, Галя, я замечательно ее помню, с длинной шеей и карими глазами, — видите, всё врезается всё-таки, — девочка эта, в которую он был влюблен, тоже вела себя как абсолютно взрослая женщина. Это не потому что эти подростки рано взрослели, не потому что они были одержимы акселерацией, не поэтому. А потому что серьезная литература вынуждена была мимикрировать под детскую, она вынуждена была пойти в сферу подростковую.

Надо сказать, что там она достигала достаточно серьезного уровня. Почитайте то, что в 1978–1979 годах писал Крапивин, например. Вспомните «Ковер-самолет», или «Журавленка и молнии», или хотя бы трилогию о Сереже, вот этом мальчике со станции Роса. Это всё очень серьезная проза, которая ставит великие вопросы.