100 лекций: русская литература ХХ век

Надо сказать, я, помнится, мать тогда спросил, а почему собственно, он прибегает к этим псевдонимам? Она сказала, что он может сказать о Есенине? Ничего, это канонический образ. А о Королевиче все, что угодно. И действительно, в этих прозрачных, очевидных, легко отбрасываемых, как фиговый лист, псевдонимах, все-таки есть определенная творческая свобода, замечательная внутренняя энергия. И когда читаешь «Алмазный мой венец», странным образом погружаешься в свободу, веселье, героизм этого времени.

Катаеву, я сейчас думаю, многие не могли простить такого изображения двадцатых годов, потому что уже было принято думать, что двадцатые годы — это время суконное, время окостенения, время, когда советская власть вырождается и превращается уже в новую тиранию. Но для Катаева двадцатые годы — это было время расцвета, время такой оперной условности, время совершенно дикого веселья. Да, конечно, они разделывались со старой культурой, и разделывались весьма цинично. Понимаете, Петров, который вообще был человек очень не глупый, а в некоторых отношения даже более циничный, чем Ильф, он писал: «Мировоззрения не было, вместо мировоззрения была ирония».

И вот эта трагическая ирония, которая, собственно, и породила дилогию о Бендере, как лучший текст эпохи, лирическая ирония, пародийная, высокая пародия, это сохранилось и в «Алмазном моем венце». Ведь «Алмазный мой венец», прежде всего, очень смешная книга, там масса гомерических эпизодов. А история о том, как Олешу боялись трамваи, историю о том, как Олеша похищал у Нарбута жену, а потом Нарбут похищал ее обратно, история о том, как Мандельштам пытался приспособиться к агитпропу.

Ведь Катаев зарабатывал чем угодно, он написал об этом с полной откровенностью. Они с Олешей даже писали поздравительные стишки по заказу какого-то чиновника, с перечнем всех гостей на свадьбе. Но самый верный заработок, был, конечно, плакаты и агитпроп, и Катаев честно пытался Мандельштама к этому пристроить. Он ему говорит: «Вот некоторые кулаки, для того, чтобы не выглядеть мироедами, они к себе в члены семьи приписывают своих работников, чтобы замаскировать наличие у них наемных рабочих, напишите об этом плакат». И Мандельштам пишет:

Есть разных хитростей у человека много,

и жажда денег их влечет к себе, как вол.

Кулак Пахом, чтоб не платить налога,

наложницу себе завел.

Это же очевидно, что из Мандельштама никогда не мог бы получиться агитпропщик. Как пишет Катаев: «Мы выпили бутылку Телиани за упокой души нашего кулака Пахома и его наложницы». Это веселая книга, понимаете. И невзирая на всю жестокость и кровавость, а временами пошлость времени, они очень хорошо жили, потому что они были молоды, потому что они были гениально одарены, потому что на их глазах разрушился старый мир, а новый, чудовищный, еще не построился, и у них были определенные надежды.

Могут меня спросить, а нет ли пошлости, нет ли панибратства в том, что Катаев вот так свободно и запросто о них пишет. Нет. Нет потому, что он имеет на это право. Потому что это о нем Есенин написал: «Мне не нужно адов, раев, лишь бы Валя был Катаев».

Я уже не говорю о том, что Катаев, который там часто, обильно цитирует собственные ранние стихи, он был поэтом-то неплохим. Понимаете, вот когда перечитываешь его стихи тогдашние:

Маяк наводит красный глаз,

стучит, гудит мотор

вдоль моря долго спит Кавказ,

задернут в бурку гор,

— это прелестные стихи. «Магнолия»: «как он красив, цветок больной, и как печален он», это удивительные какие-то вещи. И вообще Катаев был большой поэт, который, так получилось, что он перешел на прозу, но это же не девается никуда. Никуда не девается свобода комбинаторики, свобода охвата, удивительный взгляд, выцепляющий важные детали, это все остается.

Я уже не говорю о том, что эта книга полна довольно скептических самооценок, например, он говорит, что Ключик, взглянув на мои уши, понял обо мне главное, что я не талантлив. Вот это странное, позднее автопризнание, потому что уж кто талантлив, так это Катаев, другое дело, что он, может быть, не гениален, в отличие от Олеши, потому что талант умеет все, а гений только одно. Олеша написал один гениальный роман, одну гениальную пьесу и одну гениальную сказку, и одну гениальную книгу фрагментов.