100 лекций: русская литература ХХ век

Потому что, понимаете, какая вещь, обычно когда человек пишет от первого лица, как Набоков над этим смеялся: «Иногда автору надоедает, и он перестает притворяться», он действительно очень часто забывает, от чьего лица он пишет, и тогда речевой портрет, речевая характеристика героя начинает смещаться, растворяться, смешиваться с авторской. А вот так, чтобы на протяжении всего текста без навязчивости, без назойливости удерживать речевой портрет рассказчика, вот этого Якова Ивановского, сапожника, который с крепкой радостью профессионала рассказывает о том, как правильно пошить человеку правильные сапоги, как это важно, как это важно для войны, для работы, удержать в поле авторского воспроизведения эту фигуру очень трудно.

Так вот, мы ни разу на протяжении всех 300 страниц этого романа, мы ни разу не слышим голоса Рыбакова, мы все время слышим голос Якова Ивановского, хотя многие обстоятельства жизни, например, известно, что красавица Дина — это портрет рыбаковской матери и так далее, тоже Дины, кстати, синеглазая черноволосая еврейка, красавица. Невзирая на массу деталей, позаимствованных из собственной биографии, Ивановского он придумал, и вот этот человек — абсолютно живой, естественный и каждому читателю интимно близкий.

Точно так же все, о ком рассказывает Ивановский, становились для читателя невероятно кровно близкими, потому что с помощью деталей, с помощью тонкостей, которые знал один Рыбаков, он описывает жизнь еврейского местечка, еврейской семьи с такой любовью, с такой насмешкой нежной, с такой удивительной проникновенностью, что эту книгу, наверное, следует считать одним из лучших, наряду с трифоновскими и аксеновскими, русских романов второй половины XX века.

Почему возникали эти дикие трудности при публикации книги? Потому что Холокост вообще как-то не очень любили увековечивать и признавать в советское время, считалось, что никакого особенного еврейского мифа, никакой особенной еврейской катастрофы нет, а есть война, которая была одинаково ужасна для всех. Но совершенно права была Вера Панова, которая говорила: только евреев убивали только за то, что они евреи. Об этом же говорил Виктор Некрасов, который настаивал на открытии памятника в Бабьем Яре, а никто не хотел его открывать, и не хотели печатать стихи Евтушенко, которые были совершенно революционными, тоже о Бабьем Яре. Но считалось, что все погибали наряду с евреями. Холокост замалчивался, замалчивался по понятной причине, потому что некоторое время все-таки Советский Союз, пусть на протяжении двух лет, но все-таки был союзником Гитлера. Союзником Гитлера в то самое время, когда Холокост уже вовсю развивался, уже вовсю был. И вот эта катастрофа, конечно, была никаким образом не признаваема вслух.

Более того, еврейская тема, как вы понимаете, вообще была в Советском Союзе до известной степени табуирована. Евреев выпускали, но предпочитали при этом карьерно не продвигать, да и вообще как-то их не очень любили, ну, просто в силу долгой традиции. Поэтому роман Рыбакова, который был первым русским романом о Холокосте, первым романом о том, что действительно происходило в этих местечках: на территории Западной Украины, на территории Белоруссии. О том, что творилось и замалчивалось на протяжении долгого времени. Это был колоссальный прорыв. Конечно, этот роман был знаковым.

Ну, естественно, что все попытки воспринимать Рыбакова как еврейского писателя, писателя еврейской темы, они узки и безнадежны. Как я уже говорил, прежде всего, это роман превосходный в эстетическом отношении, во многих отношениях революционный. Но нельзя забывать и о том, что это была первая попытка распечатать тему. Поэтому когда к 1987 году Рыбаков предложил «Детей Арбата» в «Дружбу народов», у него уже была репутация писателя, с которым лучше не связываться. Он, кстати, не пошел ни на какие сокращения и поправки в «Тяжелом песке», добился его полной публикации, и потрясающе эта книга свою роль, очень важную роль, сыграла — она сформировала поколение, которое уже о многом не боялось говорить.

Что касается, собственно, «Детей Арбата», то эта книга, конечно, имеет достаточно серьезные достоинства, я, готовясь к лекции, ее перечитал, убедился в том, что да, упреки в некоторой суконности языка невозможно отбросить, да, она написана, пожалуй, стандартизовано, да, пожалуй, в ней действительно не хватает той яркой игры речевой и того психологизма, на который Рыбаков вполне был способен, кстати говоря. Ну, строго говоря, даже Крош, который говорит у него резко индивидуализированным языком, Крош выходит психологически глубже и объемнее, чем большинство героев «Детей Арбата».