100 лекций: русская литература ХХ век

Но рискну сказать вещь, которая, может быть, у многих читателей Рыбакова вызовет несогласие. Он себе художественных целей в этом романе не ставил. Гораздо художественнее и гораздо лучше написано его продолжение, прежде всего, конечно, «Страх», повествующий об эпохе Большого Террора — вот там он достигает колоссальной выразительности. И, надо сказать, что военная часть, а именно «Прах и пепел», она написана, может быть, не хуже, чем астафьевский роман «Проклятые и убитые», но просто «Проклятые и убитые» тогда отодвинули всю остальную военную литературу, потому что там были сказаны такие вещи, я хорошо помню, как мне Василь Быков говорил: «Петрович вспомнил все, что я всю жизнь пытался забыть. Я это изгонял из памяти, а он это вытащил». Астафьев действительно сделал вещь, которая отменила всю остальную военную прозу. Но последняя часть романа Рыбакова написано ничуть не хуже, а во многих отношениях и лучше, чем «Дети Арбата». Художественной задачи в «Детях Арбата» нет.

Скажу больше, нет там и антисталинской программы, потому что со Сталиным все было понятно. Это сейчас можно спорить о том, был ли он эффективным менеджером, отцом нации, великим полководцем или был абсолютным ничтожеством, которое уничтожало все, до чего могло дотянуться. Для людей, которые при Сталине жили, для людей, которые помнили XX-й Съезд и XVII-й Съезд, как помнил их Рыбаков, этого вопроса не было, им все было понятно. Надо было 20 лет оболванивать страну и заставлять ее забыть азбуку для того, чтобы сегодня были возможны какие-то споры о Сталине. Для Рыбакова с этой фигурой все понятно.

Кстати говоря, знаменитая мысль: нет человека — нет проблемы, которая у него приписана Сталину, она, конечно, придумана самим Рыбаковым, но восходит она к старой чекистской поговорке: нету тела — нету дела. Поэтому и эту его заслугу я не считаю основополагающей.

А важно было другое: этот роман был написан о поколении 30-х годов, поколении, которое было выбито в огромной степени, поколении, которому было либо 5-6 лет на момент Октябрьской революции, либо год-полтора, то есть это поколение примерно рождения 1910-1920 годов, это десятилетие. Частью это комиссарские дети или, как в романе Рыбакова, комиссарские племянники. Частью это прямые потомки революционеров-подпольщиков. Это люди, которые выросли, были сформированы в 20-е годы новой передовой небывалой советской педагогикой, во многих отношениях экспериментальной, это ученики МОПШКи и ШКИДы, это воспитанники Сороки-Росинского и Блонского, это люди, которые выросли в первые годы советского утопического проекта.

Сейчас принято говорить, что советского модернизма нет, говорят об этом люди, которые о советском модернизме очень мало знают, но в том-то все и дело, что сохранились записки вот тех самых людей, очень немногочисленно уцелевших, например, рыбаковского сверстника Александра Шарова, который написал о своем детстве и отрочестве в повести «О десяти ошибках». Например, воспоминания Вадима Шефнера, который написал «Счастливого неудачника», и в этом же ряду находятся, конечно, воспоминания Рыбакова.

Это абсолютно автобиографический роман, это его исключили, как Сашу Панкратова, из института, исключили из-за того, что он вступился за преподавателя, которого шельмовали, ну, Саша Панкратов еще при этом какую-то стенгазету выпустил, какую не следовало. И свой ранний сексуальный опыт, а эти дети дозревали очень рано и росли в обстоятельствах довольно значительной сексуальной свободы. И свой ранний пролетарский опыт, потому что Рыбаков 2 года работал, прежде чем поступить в институт, и, кстати, первой его публикацией были профессиональные брошюры о промышленности химической.

В общем, весь этот опыт этого поколения в романе уплощен, и мы видим потрясающее, невероятное поколение первых лет революции в 30-е годы, когда Сталин начинает, и об этом Рыбаков подробно пишет, медленно вытеснять революционеров из Политбюро. Прежде всего, гнев направлен на Кирова и Орджоникидзе, которые не понимают всей серьезности момента и хотят реставрации империи, а Сталин реставрирует империю по полной программе. Разумеется, 30-е годы послужили до некоторой степени фильтром, через который могли пройти, главным образом, ничтожества. Все что-нибудь понимавшие значительные, талантливые, не со всем соглашавшиеся люди, как, кстати говоря, отец Булата Окуджавы Шалва Окуджава, как все практически строители и начальники крупных больших тогдашних производств, как сам Орджоникидзе — все эти люди медленно подвергаются сталинским чисткам, сталинской фильтрации. Ему не нужны одаренные люди, ему не нужны люди, которые, как там говорит, кстати, один из героев, хорошие люди, попавшие в трудные обстоятельства. Ему это совершенно н важно, ему важны винтики. И вот винтиками начинает все вытесняться.