100 лекций: русская литература ХХ век

Да, он действительно стилизуется под всю русскую прозу вместе, но все-таки Акунин не только стилизатор, не Сорокин, условно говоря. Два главных стилизатора тогда было: Акунин и Сорокин. Сорокин — под советскую литературу, Акунин — под русскую классику, но вместе с тем, когда я писал статью «Последний русский классик», я все время старался подчеркнуть, что это не стилизация, а преемственность.

У Акунина есть своя сверхидея, и эта сверхидея сформулирована была позже в «Статском советнике»... в «Тайном советнике». Видите, легко перепутать. Но «Тайный советник», здесь, конечно, особенно важно, почему? Вот он пытается понять, почему в России талантливые люди всегда находятся в оппозиции к власти, а бездарные радостно к ней бегут. Почему власть нуждается прежде всего в бездарях? На этот вопрос можно отвечать очень долго. Я думаю, что он ответил. Но по большому счету, ответ очевиден, потому что власть нуждается в консервации реальности, а талантливые люди нуждаются в прогрессе. Но в «Азазели» тоже ведь поставлен на самом деле тот же самый вопрос, почему власть в России не заинтересована в талантах? Почему в любом случае она заинтересована в консерваторах? Ведь Фандорин по воле судьбы задавил прекрасную инициативу, о чем мы узнаем в конце. Скажу больше, в «Азазели» был не просто предсказан, а был подробно описан и проанализирован феномен тогдашнего Русского лицея, и в огромной степени феномен лицея Михаила Ходорковского.

Впоследствии покойный Александр Гаррос вместе с замечательным своим приятелем из Риги написали замечательный роман, который назывался «Чучхе». Мне кажется, Гаррос-Евдокимов, такой был тандем поэтический. Прелесть этого романа была именно в том, что там описан идеальный лицей, где по-разному инициируя детей, растят из них великолепных монстров. Но думаю, что Акунин в «Азазели» раньше других ответил на вопрос, почему из этого ничего не получится. Потому что вместо новой церкви всегда получается секта, и этих детей, выращенных там, губит самодовольство, губит сознание своей элитарности, потому что по большому счету это всегда делается против государства, делается на территории, изолированной от него, а секта всегда вырождается во втором поколении. И вот это сектантство русской прогрессивной педагогики, почувствованное, угаданное в «Азазели», было, наверное, самым точным, что было в этом романе, и это позволило роману стать не просто историческим детективом. Понятно было, что за автором скрывается некая тайна.

Когда примерно на третьем романе Акунин сорвал маску и оказался тем самым Григорием Чхартишвили, которого хорошо знали филологи, но мало знали обычные читатели, вот тогда и началась слава одного из самых известных прозаиков России. Но не будем забывать о том, что славу свою он купил не умением писать ретро-стилизации, славу эту он купил умением поставить серьезный вопрос на русском историческом материале, потому что все корни наших бед, конечно, лежат в истории. Сегодня то, что мы видим, это лишь сыпь, а исследование внутренних органов — это гораздо более серьезная задача, и здесь, пожалуй, Акунин, действительно, скальпелем своим вскрыл очень многие патологии.

1998 - Владимир Маканин — «Андеграунд» (02.12.2017)

Добрый вечер. Мы доползли до 1998 года, до романа Владимира Маканина «Андеграунд», в цикле «Сто лекций — сто книг». С романом Маканина вышло вообще очень сложно, и сейчас, когда только что Маканин умер, и все подводили какие-то итоги его литературной деятельности, вдруг оказалось, что мы про него ничего не понимаем. Ну, в частности, к Маканину всю жизнь подходили с точки зрения социального реализма. Вот как можно интерпретировать его книги с точки зрения правдоподобия, мне это довольно странно, потому что Маканин никогда реалистом не был. Он вообще начал писать, будучи профессиональным математиком, причем весьма успешным. Но хотя ему всю жизнь «шили» математические методы анализа действительности, и даже более того, пытались интерпретировать его прозу как математически строгую, точную, Маканин на самом деле ушел в литературу, чтобы сбежать от математики. Он ушел, чтобы писать о вещах неформализуемых, потому что математика, она пасует перед объяснением реальности, реальность иррациональна. И вот об этом иррационализме он собственно всю жизнь и писал.

Корни его искали чуть ли не в Максиме Горьком, тем более он немножко похож, такой широкоскулый, усатый, но ничего общего, на самом деле корни-то его в Андрее Белом, прежде всего в «Серебряном голубе», такая же занозистая, цепкая, со множеством повторов речь, сбивчивая нарочито, нарочито путаная. И главное, что в основе его художественного метода всегда лежала гипербола, сказка, выдумка, такая социальная фантастика. Ни один роман Маканина или ни одну его большую повесть, я уж не говорю о рассказах типа «Ключарева и Алимушкина», нельзя читать как социальный реализм, потому что это все неправдоподобно.