100 лекций: русская литература ХХ век

Нельзя не сказать о том, что из всех романов девяностых годов это самый увлекательный. Почему так получилось? Дубов, он же никогда не был профессиональным писателем, и заделался им после пятидесяти, что вообще для русской литературы, при ее довольно запоздалом взрослении, все-таки достаточно редкий случай. В XIX веке литература великая начиналась чуть ли не с пятнадцати лет, в XX писатель считался молодым до 35, но все-таки начинать в 50, это определенное торможение. Дубов пришел в литературу сложившимся человеком, которому не надо «понтоваться», понимаете, у него совершенно нет проблемы выделываться перед читателем. Поэтому роман написан сухо, компактно, с математическим изяществом формулировок, он очень смешной, веселый, таким сардоническим черным юмором пронизан. И по-настоящему такое симфоническое, высокотрагическое звучание музыкальное появляется там только в последней сцене, когда вышивший Платон вспоминает пятерых своих соратников, смотрит на толпу, которая ему внимает, и видит их лица в ней. И здесь есть какая-то такая печальная и вместе с тем насмешливая нота: мне очень грустно, и все-таки поделом вам, ребята, кто вам велел брать эту большую пайку, сидели бы, как Петрович, на дне, и ничего бы с вами не было.

Но при всем при этом сардоническом юморе, при этой жестокой насмешке, конечно, это сентиментальная книга. Этих людей, этих героев семидесятых-восьмидесятых, которые читали Стругацких, пели Галича, собирались друг у друга на кухнях, их Дубов любит, поэтому книга написана с огромной любовью.

Главные же ее достоинства — это скорость развертывания сюжетов, удивительно точные диалоги, умение рассыпать везде, он все-таки воспитан английским детективом, английской любимой литературой, умение расставить хуки, вот эти крючки, чтобы зацепки читателя все время какие-то подергивали, чтобы он интересовался, начать с конца, чтобы люди уже знали, чем все закончится, вообще очень профессионально написанный роман. Тот профессионализм, который в прозе демонстрируют обычно именно математики, потому что у них всегда есть свое точное ЧТД — что и требовалось доказать. В этом смысле роман Дубова построен очень строго.

Я вот поймал себя на том, что я когда готовился к этой программе и перечитывал книгу, я не мог оторваться, я ее перечитывал не ради дела, а ради наслаждения. Вот это наслаждение стремительным сюжетом, остроумными описаниями, гениальной точностью в деталях при описании советского маразма и постсоветского маразма, это очень мало где бывает. И я с благодарностью подумал о Дубове, который уже тогда все понял.

Не зря его книга стала бестселлером, и не зря, вот обратите внимание, я со многими олигархами, уже после того, как они перестали быть олигархами, а стали либо в правительстве кем-то, либо изгнанниками, либо частными людьми, со многими из них я говорил о лучшей прозе о русском бизнесе. Я говорю — ну, где правда? И все, как один, называли одну книгу — «Большую пайку». Потому что ее написал один из них, который умудрился все-таки остаться собой и никогда окончательно в них не превратиться, иначе бы, конечно, он разделил участь своих пяти героев. Поэтому хвала аутсайдеру Дубову, будем надеяться, что когда-нибудь мы еще увидим его в России и сможем лично выразить ему благодарность за этот роман.

О чем мы будем говорить применительно к 2000 году — большой сюрприз.

2000 - Дмитрий Быков — «Оправдание» (16.12.2017)

Добрый вечер! Сегодня у нас предпоследняя лекция. Собственно говоря, последняя лекция о конкретной книге. 2000 год. И, знаете, думал я, думал и решил, что за сто лекций о чужих книгах имею я право сделать себе подарок и рассказать о собственном романе 2000 года, который для меня заканчивает в известном смысле XX век, заканчивает только для меня, конечно, а не для русской литературы.

Но всё-таки это книга была важная. Понимаете, во-первых, ни один мой роман так не ругали, как этот. Я сразу, с дебюта, начал получать очень серьезные такие плюхи, настолько серьезные, что после них роман немедленно перевели на два языка. Это большая редкость, таких удач у меня потом уже не было. Мне французский мой издатель Оливье Рубинштейн тогда сказал: «Перевели мне рецензию на вас. Знаете, плохую книгу так ругать не будут. Я её беру». Правда, он мне ничего не заплатил, но мне тогда и неважно было.