100 слов психоанализа

«Родители знают все, даже самое тайное – „мой маленький пальчик рассказал мне об этом…“ – и будут знать все, пока у ребенка не увенчается успехом первая ложь» (Тауск). Однако для того, чтобы первая ложь стала удачной, необходимы определенные психические условия: появление, как минимум, очертаний границ Я^*, формирование внутреннего пространства, интимного ядра, уверенное владение секретом. Корень слова «лгать» во французском (mentir) происходит от слова ум (mens), способность лгать свидетельствует об остроумии. Право говорить всё определяет свободу, приказ говорить всё – диктатуру. «Только очень больной пациент не способен обмануть своего аналитика» (Бион).

Источник убеждения ребенка в том, что «родители читают его мысли», своими корнями уходит в период начала усвоения речи, «поскольку ребенку вместе со словами передаются и мысли остальных людей» (Фрейд). Взрослый учит ребенка говорить, «передавая» ему слова, вместе с которыми он передает и свои мысли, и это иногда вынуждает ребенка прибегать к экстремальным решениям, а именно к аутистическим, что может привести к полному отказу от речи. Нередко случается, что психоаналитику приходит в голову парадоксальная мысль: лечение закончится, когда пациент сумеет солгать или более не почувствует себя обязанным говорить все, что приходит в голову.

Первой ложью является не слово, а гримаса, подобная жесту актера. Изменения в лице ребенка, сидящего на горшке, могут указывать на происходящее, давая понять, что он уже все «сделал», но это его секрет («секрет» и «экскремент» недаром имеют одинаковую этимологию), его интимный секрет, который остается хорошо спрятанным. Первой ложью является не слово, а, наоборот, защита от слова, от его интрузии. Способность лгать у меланхолика^* отсутствует, потому что его уже ничто не может спасти от ужасной ясности сознания, он весь находится во власти глубокой ненависти к себе. И наоборот, случается, что любовь и ложь связаны между собой: «Мы лжем всю жизнь и, как правило, исключительно лишь тем, кто нас любит» (Пруст).

Любовь

Работая над одним из самых мрачных своих текстов «Недовольство культурой», Фрейд упомянул пути, выбираемые людьми в поисках «счастья». Удовольствие от «быть любимым» и «любить» – не равноценно, оно может привести к «выдворенному удовольствию» и удовлетворяет первичное и страстное желание, нацеленное на «положительное счастье». Как следует понимать тот факт, что этот путь часто избегают, а если и используют, то лишь на короткое время? Как следует понимать, что «генитальный эротизм» уже не так часто находится «в центре жизни»? Это возможно лишь с учетом понимания, что у «искусства жить» есть одно серьезное неудобство: «Насколько мы беззащитны перед страданиями, когда любим, настолько мы подвержены несчастью и отчаянию, когда теряем любимый объект или его любовь».

Также верно, что в любви максимальный риск связан с раскрытием перед объектом с его особенностями. Как известно, существует достаточно физических способов ограничения такой опасности: наложение воображаемого объекта^* на реальный (так он становится еще более переменчивым), превращение любви в зеркало, которое каждый из нас носит в себе (когда изымается нарциссическая инвестиция, не оставляя за собой никакого следа) или даже сведение связи к минимуму: «Любовь является всего лишь обменом между двумя фантазиями и контактом между двумя эпидермами, кожными покровами» (Шанфор).

Потеря любви является, по меньшей мере, непредвидимым несчастьем, не относящимся, собственно, к самой любви. Первая любовь не та, которую мы отдаем, а та, объектом которой мы являемся, а это состояние пассивности, связанное с зависимостью раннего детства, оставляет неизгладимый отпечаток: любить – одно, быть любимым – совсем другое, какое разочарование, когда на признание «Я тебя люблю» тебе банально отвечают: «И я тебя» (Барт). В конечном итоге следует отказаться от объектов первой любви: и дело вовсе не в их запрете, из-за этого они становятся только еще более желанными, а в том, что они всегда предавали; и отец, и мать всегда любили другого/другую. Объект любви всегда теряется, худшее всегда бесспорно, оно уже произошло. Настоящая трагедия, с самого начала превращающая любовь в несчастье, навсегда разлучает любимого со своей любимой – проблема, на которой Расин построил весь свой театр, особенно в трагедии «Андромаха»: Орест любит Гермиону, которая любит Пирра, который, в свою очередь, любит Андромаху, которая любит Гектора, усопшего…

Мазохизм (садизм)