100 великих крылатых выражений

Формула Уварова оправдывала не только деятельность царя, но и само существование системы образования в России. Подавив мятежи 1825 и 1830–1831 гг., Николай I понимал, что им побеждены люди, идеи же, рассеянные ими, остались и вновь будут прорастать в других людях. Прежние деятели образования (при Александре I), насмешливо писал Уваров, «хотят просвещения безопасного, т. е. огня, который бы не жег» (из письма к барону Г. Ф. Штейну от 13.11.1813). Затея эта была безо всякого смысла, а потому Уваров нашел новому царю другой огонь, такой же жгучий, распаляющий, но увлекающий людей к другому. Согретые этим огнем души многих талантливых людей (включая Толстого и Достоевского) в последующие десятилетия постигали подлинный дух народа, истинный смысл христианства, вместо того чтобы разжигать огонь революции. Так что идейного творчества Уварова хватило на то, чтобы надолго удержать Россию на краю революционной пропасти, к которой она скатывалась, не дать ей рухнуть в бездну безбожия.

Деловитости же Уварова, ставшего министром просвещения в стране, где были только отдельные выдающиеся лица, хватило на то, чтобы создать в России, в разных ее городах, прослойку совестливой, думающей и трудолюбивой интеллигенции. Так родилось «русское чудо» второй половины XIX в. У его истоков стоял граф Уваров, заложивший его основу, – три мощные неколебимые ступени: «православие, самодержавие и народность». Когда из-за деятельности большевиков три эти ступени были расшатаны, вывернуты, рухнула и вся Россия. Провалилась в бездну – навстречу «зверю из бездны». «…Слиняла в два дня» (В. В. Розанов. «Апокалипсис нашего времени»).

Правительство все еще единственный европеец в России

1836 г.

В юности Пушкин был восхищен Чаадаевым. Недаром, желая украсить портрет своего героя, Онегина, он написал: «Второй Чадаев, мой Евгений» (1, XXV). И пусть это касалось лишь франтовства, любви к модной одежде, но и гвардейский офицер Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856) был всем известным щеголем, а еще – удивительным резонером и философом, «человеком удачливым и остроумным, влиятельным вольнодумцем», как охарактеризовал его В. В. Набоков в своих комментариях к «Евгению Онегину». Отсвет этих его блестящих качеств невольно ложился на облик Онегина.

Однако с годами менялся сам Чаадаев, все более увлекаясь католицизмом и мистикой, все сильнее презирая действительность. Менялось и отношение окружающих к нему. В 1836 г., незадолго до смерти, поэт-партизан Д. В. Давыдов в «Современной песне» отозвался о нем прозрачно и презрительно, пусть и не называя его по имени:

Старых барынь духовник,
Маленький аббатик,
Что в гостиных бить привык
В маленький набатик.

Все его любомудрие, ерничал Давыдов, сводится к карикатурной фразе: «Все, что есть, – все пыль и прах!»

В 1821 г. юный Пушкин, отправившись в изгнание, часто вспоминал о «неизменном друге»: «Тебя недостает душе моей усталой». В стихах, обращенных к Чаадаеву, он обещал ему: «Приду, приду я вновь, мой милый домосед, с тобою вспоминать беседы прежних лет». В черновой рукописи он и вовсе называл столичного философа «хранителем моих душевных сил».

С годами эти беседы стали перерастать в споры. Пушкин все чаще не соглашался с Чаадаевым. 19 октября 1836 г., после публикации в «Телескопе» его «Философического письма», одного из нескольких, написанных им в начале 1820-х, Пушкин отправил ему «предлинное письмо», решительно споря со своим прежним наставником и «хранителем» и о роли православной церкви в истории России, и о пресловутой «нашей исторической ничтожности». Споря и приводя противные тому примеры.

Некоторые фразы Пушкин, впрочем, не доверил письму, оставив в черновике, например, свое суждение о том, что император «Александр сам был якобинцем». Там же осталась и дорогая Пушкину фраза, плод глубоких, зрелых размышлений, в которых он укрепился, собирая материалы по истории Пугачевского бунта: «Правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания». Общество у нас таково, мог бы добавить Пушкин, что заслуживало деспотического, азиатского правления, но наша власть вот уже второе столетие старалась вести себя по-европейски.